Ночи под каменным мостом. Снег святого Петра

«Бибиш» – так она называла себя, когда разговаривала сама с собою. «Бедняжка Бибиш», – как часто слыхал я из ее уст эти жалобно-ласковые слова. «Вы сердитесь на меня, а я не знаю за что. Бедняжка Бибиш!» – написала она в записке, которую мне принес какой-то деревенский мальчик… Господи, как давно это было! А однажды, когда мы еще были едва знакомы друг с другом и она изо всех сил делала вид, будто совершенно не интересуется мною, капля кислоты обожгла ей руку. «Ой, как больно! Нельзя так плохо относиться к Бибиш!» – жаловалась она, с изумлением и грустью рассматривая свой маленький пальчик. А когда я посмеялся над этими словами, по мне скользнул ее холодный и презрительный взгляд.

Все это было и прошло. Никогда больше она не посмотрит на меня таким взглядом. Это прошло навсегда с той ночи…

Я услыхал чьи-то шаги и открыл глаза. У моей кровати стоял старший врач с обоими своими ассистентами, а позади них какой-то человек могучего телосложения в белом балахоне с синими полосами вкатывал через дверь столик с перевязочными материалами.

Едва взглянув, я тотчас же узнал его. То обстоятельство, что он изменил наряд, не могло сбить меня с толку. Это мощное тело, этот мягкий, несколько скошенный назад подбородок, эти глубоко сидящие светло-голубые глаза… Человек в полосатом балахоне, несомненно, был князем Праксатиным – последним из рода Рюриков. Шрам на его верхней губе был закрыт пышными усами. Его светлые волосы не были, как раньше, зачесаны назад, а свисали прямо ему на лоб. Да и руки его на этот раз были не холеными, а загорелыми… Может быть, я все-таки ошибся, и то был не он?

И все-таки то был он – тут у меня не могло быть ни малейшего сомнения. Уже то обстоятельство, что он старался избегать моего взгляда, свидетельствовало в пользу этого предположения. Он нашел себе убежище, сменив имя и разыгрывая роль санитара. Было ясно, что он не хотел быть узнанным. Ну, меня-то ему незачем было опасаться: по мне, так пускай он влачит и дальше свое жалкое существование, раз совесть ему позволяет. Я не имел ни малейшего намерения выдавать его.

– Проснулись? С добрым утром! – услышал я голос старшего врача. – Как вы себя чувствуете? Лучше? Чувствуете какую-нибудь боль?

Я не отвечал. Я все еще продолжал всматриваться в Праксатина. Он отвернулся – мой взгляд явно смущал его. Лишь теперь я заметил то, что раньше ускользнуло от моего взора: пламенно-красный шрам, начинавшийся за его правым ухом и протянувшийся почти вплоть до подбородка – воспоминание о той ночи, в которую он предал своего друга и благодетеля.

– Знаете ли вы, где находитесь? – спросил старший врач.

Я посмотрел ему в лицо. То был человек лет пятидесяти, с седоватой бородкой клинышком и бойкими глазами. Он, очевидно, хотел выяснить, насколько помутнено мое сознание.

– Я нахожусь в больнице, – ответил я.

– Совершенно верно, – подтвердил он. – В городской больнице Оснабрюка.

Один из ассистентов склонился надо мною.

– Узнаешь меня, Амберг? – спросил он.

– Нет, – ответил я. – Кто вы?

– Голубчик, ты же должен знать меня, – настаивал он. – Подумай немножко! Мы с тобою целый семестр работали в Берлине, в бактериологическом институте. Неужели я так изменился?

– Доктор Фрибе? – неуверенно спросил я.

– То-то же! Наконец-то узнал, – констатировал он удовлетворенно и начал снимать повязку с моей руки и плеча.

Доктор Фрибе был моим коллегой по бактериологическому институту и тоже знал ее. Мне мучительно хотелось услышать из его уст заветное имя, но какой-то инстинкт подсказывал мне, что не следует пока расспрашивать о ней.

Я указал на пулевое ранение в верхней части моей руки.

– Навылет или застряла? – осведомился я.

– Что-что? – рассеянно переспросил он.

– Я спрашиваю, пришлось ли извлекать пулю? Он посмотрел на меня с невыразимым удивлением.

– О какой пуле ты говоришь? У тебя обыкновенные ссадины и разрывы тканей, вызванные сильным ушибом. На плече то же самое.

– Что за чепуха! – воскликнул я сердито. – Рана в предплечье является последствием револьверного выстрела, а плечо пострадало от ножа. Ведь это должно быть видно даже полнейшему профану. И кроме того…

Тут в наш разговор вмешался старший врач.

– Послушайте-ка, что это вам взбрело на ум? Наши полицейские не имеют обыкновения бросаться с ножами и револьверами на прохожих, не подчиняющихся их распоряжениям.

– Что вы имеете в виду? – прервал я его.

– Постарайтесь припомнить! – продолжал он. – Ровно пять недель тому назад, в два часа дня, вы стояли на привокзальной площади Оснабрюка, в самом центре оживленного движения, и словно загипнотизированный уставились глазами в какую-то точку. Руководивший движением полицейский свистел вам, шоферы орали во всю глотку, но вы ничего не слышали и не двигались с места.

– Это верно, – сказал я. – Я увидел зеленый автомобиль марки «кадиллак».

– Ах ты Господи! – заметил старший врач. – У нас здесь и вправду имеется один такой. Но для вас, человека, только что прибывшего из Берлина, «кадиллак» не должен представлять столь необычайной сенсации. Вам уже, наверное, не раз приходилось видеть автомобиль этой марки.