Ночи в цирке

Если на обезьяньем фронте все было тихо, то из клеток с кошачьими, беспокойно рыскающими в ограниченном пространстве, доносились леденящие кровь звуки. Сначала зарычал один тигр, потом другой, потом все вместе: «Где наша еда? Вчера нам так и не достался вкусный клоун! Несите положенные нам говядину, конину, козлиные копытца и ребра!»

Услышав их требовательные, заглушающие уличный гам призывы. Принцесса подхватила кровавое мясо.

Никогда, даже по служебным делам. Принцесса Абиссинии не появлялась в стране, чей королевский титул присвоила: никаких африканских корней у нее не было. Ее мать, уроженка Подветренных островов, перебивалась уроками игры на фортепиано, пока однажды не сбежала с одним типом, появившимся в их сонном городке вместе с бродячими торговцами. Этот тип возил с собой клетку с шелудивым беззубым львом, услугами которого пользовался при розыгрыше всякого рода реприз, и называл себя эфиопом, хотя на самом деле был родом из Рио-де-Жанейро. Заряда совместного бегства им хватило до Марселя, где у них родилась дочь. Родители обожали друг друга. Мать сидела в львиной клетке и играла там сонаты Моцарта. Дела их шли как нельзя лучше. Отец объявил себя Королем Абиссинии и увлекся тиграми; но родина тигров[73] имела такое же отношение к Африканскому Рогу,[74] как и его собственная. От умерших родителей Принцесса унаследовала рояль и полосатых кошек и довела номер до блеска. Такова ее история, о которой никто не знал только потому, что она ее не рассказывала.

На манеже она выглядела выпускницей провинциальной консерватории, в белом платье с накрахмаленными оборками, в белых хлопчатобумажных чулках, в туфлях с ремешками и с белым атласным бантом-бабочкой в кудрявых волосах, доходивших ей до середины спины. В таком наряде она играла музыку, а тигры танцевали.

В начале номера громадные кошки выскакивали на манеж, диким ревом демонстрируя свою свирепость, а униформисты бегали вокруг огороженной решетками арены и палили из пистолетов холостыми патронами. Потом появлялась она в костюме «хорошей девочки» и садилась за «Бехштейн».

Это был единственный момент, когда она, сидя к тиграм спиной, чувствовала себя покинутой. Ей было не по себе. С первыми аккордами кошки, которых она не видела, запрыгивали на приготовленные для них тумбы, где, довольные собственным послушанием, тяжело дыша, восседали на задних лапах. Очень скоро они начинали понимать – сколько бы раз они ни исполняли этот номер – и всегда с неподдельным изумлением, что они подчинялись не на свободе, а лить сменив одну клетку на другую, попросторнее. Какую-то опасную для нее минуту они размышляли о загадочной природе своего подчинения и поражались ему.

Именно в этот момент, когда тигры пытались понять, что они вообще здесь делают, Принцесса, повернувшись к ним спиной и не имея возможности управлять ими своим выразительным взглядом, испытывала некоторый страх и чувствовала себя в большей степени по-человечески, чем обычно. Иногда в такие минуты ей приходила в голову мысль о помощнике, ей хотелось, чтобы кроме нее на манеже был кто-то еще, – не уборщик, не униформист, а человек, которому она могла полностью довериться, кто-нибудь, присматривающий за тиграми в тот напряженный момент, когда она исполняла приглашение к вальсу и не переставая думала о том, не станет ли сегодняшний день днем, когда они откажутся от ее приглашения. Не станет ли сегодняшний день – один из многих дней их взаимного договора – тем самым днем, когда тигры один за другим перестанут реагировать на музыку и выбирать себе партнеров, а вместо этого…

На крышке рояля у нее на всякий случай лежал револьвер с боевыми патронами.

Несмотря на все это, Принцесса была очень близка со своими кошками и даже спала возле их клеток на охапке соломы. Она протирала им глаза борной кислотой и аргиролом. Натирала их мягкие лапы мазью. Но никогда им не улыбалась, потому что их своеобразный пакт существовал во избежание вражды, а не ради дружбы. О Принцессе можно было сказать: «Язык – коту под хвост!», потому что в самом начале своей карьеры она заметила, как тигры урчали и прижимали уши, когда, общаясь с ними, она прибегала к человеческой речи, которой природа их обделила.

Ходили слухи, что Принцесса сама была приемышем тигрицы, что она выросла в джунглях, что ее вскормили дикие медведи. Однако в окрестностях Марселя никаких джунглей нет. Она эти слухи не подтверждала, но и не отрицала. Полковник был великий мастер по их распространению.

В тех редких случаях, когда Принцесса делила свое соломенное ложе возлежащих тигров с кем-нибудь из людей, это всегда происходило в темноте, потому что каждый дюйм ее тела, словно татуировкой, был покрыт шрамами от тигриных когтей. Такова была цена, которую ей приходилось платить за их приручение.

Потрескивающий аромат жарящейся колбасы и бекона мешаются во внутреннем дворике цирка с тяжелым духом навоза, мяса, выпечки и диких зверей. Открылся буфет, и: «Слава тебе Господи! – воскликнули мальчишки из конюшни. – Настоящие английские завтраки!»