Ночлег

- Знаю. Сейчас это лычком навернет, сидит под кустиком, туру, туру. Сс! Ухитрит же его! И то сказать, ведь скука. Ну, а как у вас... жить-то как?

- Что ж жить? Ничего. Как-никак, а жить надо.

- Это что говорить. Все божья воля.

- Да. Хорошо тебе говорить - божья воля, вверх воронкой-то лежишь, сказал прохожий.

- Что ж, я и всячески скажу. Против бога, брат, ничего не сделаешь. Это ты оставь думать.

- Так-то оно так, - сказал прохожий.

- То-то вот и есть.

Вошла хозяйка.

- Матвевна, - сказал солдат, - что бы тебе догадаться солдату бражки поднести. Ах, недогадлива баба-то у нас!

- Тоже бражки. Ох, ты, вор - красны глаза. Уж выпросит. Акулина, нацеди ему! Что с ним делать? А тебе чего? - спросила она у прохожего.

- А я гляжу, где тут солоница-то у вас? Хлебушка тоже пожевать захотел.

- Вон она, в столе. Да посто-кась, я тебе, так и быть, уж щец волью. Может, богу за нас помолишься. Человек ты, я вижу, битый.

- Ох, кормилица, дай тебе господи доброго здоровья, - обрадовавшись, сказал мужик и начал распоясываться. - Еще какой битый-то, я тебе скажу.

- О?

- Да ей-богу.

Работница принесла ковшик браги, а хозяйка налила щей и поставила на стол. Прохожий сел. Солдат у стола, глядя на огонь, курил трубку. Хозяйка тоже подсела к столу.

- Ну, куда ж ты ходил, расскажи-ка ты мне, - спросила она у мужика.

- Да в город, матушка, ходил; бумагу выправлял.

- Какую бумагу?

- А бог ее знает. Вот она, бумага-то.

Он вынул из кармана бумагу и спросил солдата:

- Ты, кавалер, грамоте знаешь?

- Малость тоже маракую, - ответил солдат, держа трубку в зубах.

- Прочитай-ка, прочитай-ка, я послушаю, - говорила хозяйка.

- А то, нет; постой, постой! Ты водку пьешь? - спросила она у прохожего.

- Как, родимая, не пить. Тоже и мы люди.

- Ну так погоди же, я тебе рюмочку поднесу. Что с тобой делать? Сиди!

Прохожий выпил, сказал: "Благодарим покорно" - и принялся за щи.

Солдат взял бумагу, подержал ее на аршин от глаз, потом посмотрел на огонь, обернул бумагу к свету и начал читать сначала про себя, а потом уж громко:

"Из метрических книг Благовещенской церкви села... Благовещенского видно... видно, что эк-оно... да, эко-нoми..." Что за шут? Да... "эконо-ми-ческий крестьянин сельца Большая Елань, Анкидин Тимофеев..."

Мужик глядел сбоку в бумагу и вздыхал.

- Анкидин Тимофеев не состоит... Это кто ж такой не состоит? Ты, что ли? - вдруг

спросил солдат у прохожего.

- Нет; меня Киндеем звать.

- Ну, так и есть. Анкидин и Киндей - все это одно. Ну-ка, что там еще? "Не состоит в кровном, или духовном родстве, или свойстве с крестьянкою того же сельца Марфою Игнатьевою. На основании..."

- А это что ж такое? - спросил мужик, указывая пальцем на то место в бумаге, где было изображено родословное древо.

- А это, братец ты мой... Это... Ха-ха-ха! вот оказия-то! "Егор Иванов родил". Это чудесно! Ноне, брат, мужики рожать зачали. Слышь, Матвевна? Кто ж это Егор Иванов?

- Постой, постой! Это мово дедушку Егор Иванычем звали. Ах, разбойники! На что ж это они его-то потревожили?

- А уж не знаю. Дай срок, почитаем еще; может, дело-то и окажется. "Егор Иванов родил Тимофея Егорова".

- Это батюшку мово, значит, покойника, - со вздохом сказал прохожий. Ну, собаки! Еще-то что?

- Еще: "Тимофей Егоров родил Анкидина Тимофеева".

- Ну, так. Меня родил. Вот грабители! И меня тут же приписали. Это за мои-то деньги. Ну, грабители! А что, мне за это ничего не будет?

- Ничего. Это так только, форма, значит.

- Да, да. Это чтобы я не убег, значит, опасаются. Ну, так. И какие же, я тебе скажу, собаки! Как липку обобрали! Так и рвут, так и рвут. Шесть целковых, как одна копеечка, эта бумага-то мне стала. И не попахло. А за что?

- А за то, что не ходи пузата, - наставительно сказал солдат и сплюнул в сторону.

- Вот они, три семитки на дорогу остались; а ведь мне, друг ты мой, еще сто двадцать верст до двора. Так-то, - прибавил мужик. - Ну, теперь, значит, я пошел побираться.

Хозяйка покачала головой,  а прохожий опять принялся за щи.

- Как же это ты на старости лет задумал жениться? - спросила его хозяйка.

- Что ж ты станешь делать? Сам знаю, года мои не молоденькие, а никак нельзя.

- Ты вдовый, что ли?

- Вдовый, матушка, вдовый. Одних ребят у меня восемь душ, сам девятый.

- Так это ты для робят?

- Сказывают так, что для робят, а по мне хошь бы и не жениться; потому как я домом никогда не живал, мастерства никакого, окромя лаптей, не знаю; да вот на той неделе призывает меня помощник. "Беспременно тебя, говорит, надо женить и водворить". Я было просить его зачал: нельзя ли, мол, ваше благородие, как-никак ослобонить? "Ну, нет: я говорит, не могу; как мир". Кликнули на сходку. Сейчас говорит мне старшина: "Дается, говорит, Киндюшка, тебе земля, колько-то там земли; ну и жениться тебе, говорит, надо: потому, говорит, что тебе так болтаться?" Я и у стариков-то отпрашиваться стал; нету, загалдили, загалдили - женить! Ну, делать нечего. С миром-то нешто сговоришь?

- Так, так, - подтвердила хозяйка. - Посто-кось, я тебе кашицы положу в чашечку.