Ночная Бабочка

Кира вытянула какой-то текст, села и стала трястись. Её крупно, как-то ядрёно, как шахтёра в забое, трясло. Трясло и от страха, и от счастья, и от надежды, и от стыда за то, что она тряслась. Все изумлённо косились на неё, но она даже как-то дерзко встречала эти взгляды, как бы говоря: «Да, я трясусь. И у меня есть на это право». Её мозг не работал. Кира час пялилась в танцующий у неё перед глазами текст и зачем-то в течение сего часа спрягала по-русски: «Я трясусь. Ты трясёшься. Он трясётся». Преподаватель французского прозорливо оценила состояние девушки и вызвала её только тогда, когда в аудитории не осталось ни одного студента.

Кира села напротив экзаменатора и зачем-то стала засовывать свёрнутый в трубочку билет в ботильон. Это было, конечно, лишним. Юлия Александровна некоторое время с интересом наблюдала её сосредоточенное пыхтение. Билет не лез.

- Не лезет? — серьёзно спросила Юлия Александровна.

Кира виновато пожала плечами: нет, мол, никак.

- Может, в другой полезет? — с сочувствием поинтересовалась она.

- В смысле — ботильон? — спросила нерадивая студентка Кира.

Вопрос её был неумён, и она это отчётливо понимала. Желая хоть как-то исправить положение, Кира тихо и виновато добавила:

- А я, кстати, знаю как по-французски ботинок.

Она преданно смотрел на педагога, её голова неистово прыгала. Кира была похожа на пылкого девяностопятилетнего пенсионера на митинге. Юлия Александровна изобразила на лице неподдельное изумление глубине её знаний:

- И как же?

Кира задумалась. Как? Забыла. Фут? Нет, это по-английски. Нога. Боже мой! Нога-то как по-французски? Тоже забыла.

- Я не очень точно помню, — сказала она.

- Не очень?

- Нет. Помню, но смутно.

- А что вы не смутно помните?

Кира задумалась, потом сказала:

- По-французски «бабочка» — «папийон».

- Ну что ж. Неплохо. Вы любите бабочек?

- В смысле — ловить?

- Ну, зачем… Просто смотреть. Кстати, как по-французски «смотреть»?

- Вуар.

- Блестяще. Но «вуар» — это видеть. А мне надо «смотреть».

- А это не одно и то же?

- Нет, уверяю вас.

- Я это знала.

- Да?.. Не сомневаюсь. А зачем спросили?

- Что спросила?

- Не одно ли это то же.

- Что?

- Не одно ли это то же… то и это.

- Что не одно ли это то же то и это?

Юлия Александровна задумалась. Кира продолжала преданно-озабоченно трястись.

- Значит, папийон, — сказала она.

- Да, папийон — это по-французски «бабочка», — ответила Кира твёрдо и, как в кошмарном бреду, почувствовала, что начинает зевать. Организмом своим она не владела абсолютно. Он делал всё, что хотел. Глядя с ужасом в добрые, явно сочувствующие мне глаза экзаменатора, Кира приступила к процессу зевания. Процесс этот продолжался не менее минуты. Сначала она медленно раскрыла рот (зрачки ЮлииАлександровны расширились), затем началось само зевание, сопровождавшееся трагическим, каким-то вдовьим подвыванием, на самом пике раздался отчётливый утробный щелчок, и, наконец, рот судорожно закрылся, и зубы по-волчьи лязгнули. Юлия Александровна слегка вздрогнула. Наступила мёртвая тишина. Тишина была нехорошая. Тряска Киры продолжалась. Но из крупной, забойно-шахтёрской, она превратилась в мелкую измождённо-похмельную. И вдруг в её голове пронеслась какая-то большая птица. Белая, как альбатрос, говорящая кораблю, что берег рядом.

- Ж’ эм рёгарде ле папийон, — сказала Кира и добавила. - В смысле – дан ла форе, - и стала равномерно икать. — Ан эте.

- Муа осси, - вздохнул преподаватель французского и поставил Кире пятёрку. – Учитесь.

- Пожалуйста, — почему-то сказала она, но спохватилась. – В значении – спасибо.

Этот бред девушка проговорила уже стоя, но на одной ноге, причём на носке ботильона. Второй ботильон, тот, что не вместил билет, она с неясной целью твёрдо сжимала в руке.

- Опустите ногу и идите.

- Мерси боку, — ответила она вежливо, но ногу не опустила.

- Не за что.

- До новых встреч.

Юлия Александровна удивлённо посмотрела в её сторону, но Кира не уходила. Их прощание напоминало окончание какого-то старинного концерта: каждый аккорд казался последним, но за ним следовал новый, всё более и более торжественный. Кира не унималась:

- Удачи Вам.

- И вам… того же.

- Мне уже уходить?

- Уже да.

- А куда?

- Куда хотите.

- В смысле — домой?

- В смысле – да.

- Ну, тогда до скорого…

- Нет до скорого не надо.

- Тогда до… следующего…

- Хорошо. Идите. Идите домой и отдыхайте.

Кира подумала и сказала последнюю, наиболее, как ей показалось, загадочную фразу этого диалога:

- Хорошо, я пошла: одна нога тут, другая здесь.

И вышла. Никогда в жизни она больше так не волновалась. Волнение продолжалось ещё часа два. Нет, это было даже не волнение, а ступор. Полный и безоговорочный. Только к вечеру к ней стало понемногу возвращаться сознание.

Сдав экзамен по французскому языку, Кира выдохнула: остался всего лишь один экзамен по истории.