Ночная диверсия

Андрей Михайлович не опасался встречаться с Вит-ковским у себя на квартире. Наоборот, он считал, что нужно это делать открыто, даже подчеркнуто открыто.

О том, что они долгие годы работали вместе, для немцев не было секретом. Сейчас оба работают в одном отделе. Вполне естественно, что встречаются часто.

Не могли вызвать подозрения и посещения Леной квартиры Самойленко. Как-никак — она племянница Глеба Феликсовича. Что же здесь удивительного, если она пришла к дяде?

После ужина мужчины закурили.

— Ну, а теперь, Леночка, рассказывай.

Лена сразу стала серьезной. Стараясь не упустить ни одной мелочи, она пересказала весь разговор оберста Говивиана с Эльзой Штрекке.

— О чем говорят офицеры?

Лена рассказала и это.

— Молодец! Память у тебя хорошая, уж никак не скажешь — «девичья». Теперь о капитане Вольфе. Постарайся, Лена, чтобы он и впредь не терял надежды встретиться с тобой наедине. Только не зарывайся, с этими людьми шутки плохие.

Самолет быстро набирал высоту. Ольга, не отрываясь, глядела в небольшое смотровое окно. Под плоскостями, подернутый легкой голубоватой дымкой, медленно таял приморский город. Словно огромная топографическая карта, далеко, насколько хватало глаз, простиралась родная земля. Реки и речушки. Долины, горы и предгорья. И море.

Летела Ольга не впервые. Но сейчас, как и всегда в воздухе, она испытывала такое чувство, как будто у нее у самой выросли крылья и она парит, парит…

Так было и в тот день, когда она поехала на аэродром с отцом. Как давно это было! И не по времени, нет. Просто между тем днем и этим многое легло.

Тот день был летним, погожим, солнечным. Группа спортсменов-парашютистов должна была совершить групповой прыжок. Втиснувшись в переполненный кузов аэродромовской машины, Ольга сразу же включилась в возбужденно-приподнятый, пересыпанный шутками разговор. Каждому, кому хотя бы раз приходилось прыгать с парашютом, знакомо это состояние, когда за шуткой стараешься припрятать непрошеную тревогу. Рубан в общий разговор не вмешивался, сидел, чуть улыбаясь, наблюдая за дочерью.

Перед самой посадкой в самолет Ольга подошла к нему. В комбинезоне с двумя парашютами, основным и запасным, она казалась неуклюжей, как медвежонок.

— Папа, ты знаешь, я даже не подозревала, что я такая трусиха. И прыгаю не первый раз, а страшно.

— Ничего, Оленька, ты у меня дивчина храбрая, все будет отлично…

— О, госпожа Эльза совсем задумалась. О чем, если это не секрет?

И Ольга вновь поймала на себе липкий ощупывающий взгляд Говивиана.

— Вы уже однажды доказали мне, что можете читать чужие мысли. Постарайтесь сделать это и сейчас.

Оберст самодовольно усмехнулся.

— Постараюсь. Но на сей раз боюсь ошибиться. Ведь вы летите к мужу, и мысли ваши уже там.

— Как знать?

И между ними завязался разговор, полный недомолвок и намеков.

К концу пути оберст Карл фон Говивиан был окончательно покорен владелицей салона-парикмахерской Эльзой Штрекке.

На аэродроме его уже ждала машина.

— Разрешите вас отвезти домой. Кстати, и вашего супруга буду рад видеть. Ведь мы старые знакомые.

— Нет! Лучше подбросьте меня до центра. Мне еще нужно кое-куда зайти. А вечером, если сможете, приходите к нам ужинать, Отто будет очень рад.

Глава пятая

Мрачный, дождливый рассвет пугливо пробивался сквозь законченные, в густой панцирной сетке, оконца. Старший лейтенант Рубан через прикрытые веки наблюдал, как штубендинст — старший полубарака, пристроившись у коптилки, давит вшей, извлекая их одну за другой из складок воротника и рукавов.

Стиснутый с обеих сторон спящими, Рубан с трудом поворачивается на спину, стараясь расправить сбившуюся в тугие упругие комки «гоцваль» — деревянную стружку из-под станков, служащую заключенным постелью. С трудом протиснув руку, он касается бедра. Рана, завязанная грязным тряпьем, отзывается на прикосновение острой, режущей болью.

«Только бы не гангрена», — думает Рубан, осторожно ощупывая рану.

Под окном раздаются тяжелые шаги, и тотчас же по бараку разносится:

— Встать!

Люди вскакивают с нар, толкая друг друга, бросаются в «туалетную».

Только бы успеть! Только бы не остаться последним! Каждый знает — тогда смерть!

Эту страшную забаву ввел блокфюрер Шульц. Остановившись у двери, он внимательно следит за выбегающими в «туалетную» военнопленными.

«Туалетная» — мрачный бетонированный каземат с огромной цементной нишей. В центре ее труба со множеством отверстий, из которых хлещут холодные тугие струи. В глубине каземата — чан с аварийным запасом воды. Он-то и стал местом «забавы» блокфюрера Шульца, на которую частенько собираются посмотреть немцы из других блоков. Шульц хищно поглядывает на пленных, поджидая очередную жертву. Завидев опоздавшего, Шульц отвешивает ему изысканный театральный поклон.