Ночная духота (СИ)

Мне не давал уснуть страх, что Лоран справится с замками и явится ко мне в образе кровопийцы из трансильванского фольклора. Прежде я не боялась быть укушенной, но сейчас подтянула одеяло к самому подбородку. Лишь только я закрывала глаза, как вновь видела его ужасное зелёное лицо. Перекатываясь с одного края кровати на другой, я сжимала подушку так сильно, словно желала придушить. «Почему я?» — взывала я к несчастной подушке, злясь, что та набита не пухом, и нельзя распотрошить её, чтобы хоть немного успокоить расшатавшиеся за последние часы нервы. С трудом заставив себя выйти на кухню за успокоительным чаем, я ежесекундно оборачивалась к собственноручно закрытой двери, боясь увидеть зелёного монстра.

Действительно, почему именно я? — спрашивала я уже дверь. Почему я, которая даже в далёком детстве не мечтала встретить вампира, была избрана им в любовницы? Я не читала шедевр Брэма Стокера, зачитываясь рыцарскими романами Вальтера Скотта, и мечтала встретить Айвенго. Что говорить, даже знаменитый вампир Лестат, рождённый под пером Энн Райс и созданный на экране Томом Крузом, оставил меня абсолютно равнодушной. Пожалуй, единственным фильмом, который заставил немного задуматься о трагизме вечной жизни и вечной жажды, была черно-белая лента Дэвида Линча «Надя», рассказывающая о метаниях дочери графа Дракулы. Да, да, ответ на вопрос — почему вампиры избрали именно меня — я начала искать давно, задолго до этого злополучного августа.

Проснувшись ближе к полудню, я вышла на кухню злая, босая и жутко голодная. В холодильнике, как всегда, было пусто. Готовить я не могла из-за обострённого обоняния моего хозяина, начинавшего чихать от запаха человеческой еды. Изо дня в день завтраком мне служил взбитый с ягодами йогурт. Даже тост я не могла поджарить, потому что хлебный запах являлся главным раздражителем Лорана. Правда сейчас, закрытый в подвале, он вряд ли мог уловить аромат поджаристой корочки. Знай я заранее, что мой обворожительный француз решит превратиться в лепрекона, я бы обязательно завернула во французскую булочную за хрустящим багетом.

Ополоснув стакан от ягодного коктейля, я принялась надраивать пол жидкостью со стойким ароматом хвои, от которого к горлу подступал всё тот же противный горьковатый ком, что и от набившего оскомину смузи. Только кафельная плитка плевать хотела на моё физическое и душевное состояние и не желала отмываться от крови. Я бросила тряпку и чуть не разрыдалась. В довершение всего зазвонил телефон, но, увидев номер матери, я проигнорировала звонок. Если бы родители только знали, какую опасную черту перешагнула их дочь! Впрочем, если бы я пожаловалась, меня тут же упекли бы в психушку. Иногда мне казалось это лёгким путём к спасению, но в следующий момент я начинала убеждать себя, что вампиры не оставят в живых того, кто может о них рассказать. Клиф, скорее всего, отпустил меня живой, потому что знал, что меня всё равно добьют панические атаки. Без Лорана я бы не выжила.

С усиленным старанием я принялась тереть пол, вылив на пятно половину оставшегося чистящего средства. Через минуту у меня закружилась голова, и я осела на мокрую плитку, не чувствуя её холода. Следовало заранее открыть окна, а сейчас оставалось только как-то доползти до заднего двора. Я уселась на порог, с радостью вдыхая чистый, пусть и душный воздух. Голова перестала кружиться, и я сообразила, что не испытываю привычной головной боли, с которой просыпалась в доме Лорана каждое утро. Железный обруч пропадал лишь после чашки крепкой «турецкой крови», как величали кофе в семнадцатом веке напуганные османами европейцы. Лоран от щедрот душевных прощал мне кофейный аромат.

Отчего же сегодня голова не болит? Вернее физическая боль перешла в душевную, заставив ни с того ни с сего ужаснуться безысходности, в которую ввергло меня служение вампиру? Не от того ли, что мой хозяин борется за собственную жизнь, и ему некогда удерживать меня в счастливой нирване, за которую я расплачиваюсь жуткой головной болью? Похоже, моё сознание вновь стало принадлежать безраздельно мне. И сознание этого пугало. Я не желала превращаться в бабочку даже до пятницы, потому что жить в коконе безмятежного сумасшествия, ощущение которого дарил мне хозяин, было намного спокойнее.