Ночная духота (СИ)

Глупо выбираться к океану в два часа по полудню, когда солнце палит настолько беспощадно, что солнцезащитный крем стекает с тела вместе с крупными капельками пота. Из-за коричневатых стёкол очков ярко-голубая вода залива приобрела вдруг зеленоватый оттенок, который в данный момент ассоциировался только с кожей Лорана. Я тут же кинула очки на пляжное полотенце и направилась к кромке воды. Раскалённый до предела песок походил на адову жаровню. В мозгу всплыла переводная реклама «фанты» или «спрайта», которую я видела давным-давно ещё в Питере — в том ролике девушка, чтобы добраться до пляжного бара, играла в раздевание, кидая под ноги вслед за полотенцем остальные предметы своего скромного гардероба. Даже если бы я не была в пуританской Калифорнии, где мужики на пляж выходят только в плавках по колено, то мне всё равно уже нечего было с себя снять, кроме кожи, которая казалась сейчас в сто крат теплее царской шубы из горностая.

Гигантскими скачками я наконец-то достигла мокрой полосы песка, уверенная, что ноги зашипят, словно в американском мультфильме. Даже по колено в тихоокеанской воде мне оставалось жарко. Ноги действительно начало сводить очень быстро, только холод не распространился на верхнюю поджаренную солнцем половину тела. Чтобы окунуться с головой, не могло быть и речи. Я боялась, что меня откинет волной, и я раздеру бока о мелкие камни. Любая царапина чревата нежелательными последствиями, когда живёшь с вампиром. Поэтому я продолжала морозить ноги и наблюдать за детьми, которые беззаботно копошились в ледяной воде. Наверное, дети просто не знают, что вода бывает теплее. Интересно, привыкают ли вампиры к новой температуре своих конечностей или всю вечность мёрзнут? Или они просто забыли, что такое тепло… Стоит спросить Лорана…

В голове гудел целый рой глупых вопросов, словно я пыталась рассмешить себя, чтобы страх, сковавший разум, отпустил хотя бы на пару минут. Я принялась вспоминать строчки Лермонтовского «Паруса», чтобы не думать о вампирах. Некоторые слова потерялись, но я усердно перебирала теперь такой скудный запас русских слов, чтобы сохранить подобие рифмы. Десять лет я пыталась забыть, откуда приехала, отпустив свою русскость вместе с родным языком в бесконечное плаванье по тихоокеанским просторам. Только в последний год я начала вспоминать о своих корнях. Вернее меня заставили о них вспомнить. Излюбленной темой Лорана было обмусоливание моего восприятия американской действительности. Кухонные разговорчики об американском бескультурье, выдаваемые таким утончённым представителем старой, в полном смысле этого слова, европейской аристократии, выводили меня из себя.

С недавнего времени я перестала оглядываться, заслышав за спиной русскую речь. Я плакала во время фейерверка в День Независимости, перестав ощущать себя человеком второго сорта. Теперь я всем сердцем любила колу, гамбургеры, попкорн в кинотеатре и американский флаг, который, впрочем, я так и не приклеила на бампер машины. По-английски я продолжала говорить с небольшим акцентом, который, впрочем, некоторые принимали за диалектный выговор. Кассиры в магазинах уже не спрашивали, откуда я и не говорили с белозубой улыбкой заученную фразу: «Добро пожаловать в Америку!» Правда, за это я заплатила тем, что стала путаться в родном языке и почти забыла французский. Лорана передёргивало, когда я пыталась сказать на его родном языке хоть что-то, кроме dʼaccord (хорошо, франц.).

Oh là là, как говорят французы… Как же глупо, получается, устроен человеческий мозг, раз из него так быстро улетучивается то, что вбивалось годами! В Питере я училась во французской гимназии, и последняя наша рождественская поездка в Париж показала, что по-французски я говорила очень даже хорошо, пусть и путалась иногда в стихах Жака Превера. Отцу надо было пожалеть дочь и ехать в Канаду, и если не в Квебек, то хотя бы в Ванкувер, но он решил увезти нас с мамой в Сиэтл, дав мне всего три месяца, чтобы выучить английский. Знание французского и простота английской грамматики давно позволили мне освоить переводы текстов и простой язык для общения в интернете, а вот открыть рот меня не заставили ни курсы, ни репетитор. За три месяца я не ушла дальше «Му name is Сatrin», расписавшись в тупости и никчёмности.

С трясущимися коленками, со слипшимися от смены часовых поясов глазами я появилась в американской школе и произнесла замогильным голосом эту единственную подвластную мне фразу. К моему счастью и ужасу, ко мне сразу приставили русскую девочку, у которой русской осталась только фамилия. Родилась она в Штатах и по-русски могла сказать ещё меньше, чем я в тот момент по-английски. Однако она спокойно переводила мои русские фразы на английский, терпеливо исправляя ошибки. Я ждала, когда её терпение закончится, ведь никто из моего питерского класса и недели не выдержал бы подобной дуры.