Ночная княгиня

Так или приблизительно так растолковал Герман Алисе ту роль, в которой он хотел бы ее видеть. Роль пришлась Алисе по вкусу, она чувствовала себя в ней легко и уверенно, и вскоре по Петербургу поползли слухи о роковой красавице-немке, получившей прозвище ночной княгини.

Усвоив роль, Алиса вписала в нее несколько собственных правил. Так, единственным человеком, с которым она всегда обходилась по-товарищески, стал Всеволод Усольцев — заядлый бретер, кладущий на десяти шагах заряд в заряд, известный женоненавистник, лишь для ночной княгини делающий исключение. Рядом с таким человеком можно было не бояться ни неосторожного мужского намека, ни оскорбительного женского выпада. Хотя она и редко пользовалась надежным крылышком Усольцева, но никогда не упускала возможность выказать ему свое расположение и дружбу, прекрасно памятуя поговорку, что «сани готовят летом».

После смерти бабушки и возрастания привязанности к Герману Алисе до одури захотелось мстить всем, кто виновен в ее несложившейся жизни. Да, она сидела теперь среди бархатных подушек и подпиливала ноготки перламутровой золоченой пилочкой, а злые планы роились в ее головке, как пчелы у улья. Ей захотелось разыскать своего отца и посмотреть на него. Она обратилась к Герману, и глаза ее сверкали точно так же, как по возвращении из имения Курбатских. Ему пришлось повозиться, войти кое-кому в доверие, дело-то было слишком давнее. Но в конце концов фрейлина ее величества Мария Александровна Вейская поведала ему и о своей подруге Лизхэн, и о ее смешном увлечении драгунским лейтенантом Пьером. Пьер оказался полковником в отставке Петром Ивановичем Трушиным, с которым Алиса не раз встречалась на балах и однажды танцевала польку. Как только Герман назвал ей имя, она тотчас вспомнила этого грузного бравого господина, тяжело вздыхавшего во время танца и подкручивающего усы. Герман спросил у нее, какой она видит свою месть, и Алиса, как ему показалось, задумалась.

Герман ждал и смотрел на нее жутковатым взглядом. «Не только смерть приводит человека в возбуждение, но и сами мысли о ней…» — пронеслось в голове Алисы. Трудно сказать, кому ей хотелось отомстить больше — отцу, невольно способствовавшему ее появлению на свет, или Герману, запирающему дверь на ключ каждую ночь, от нее запирающему. А может быть, обоим?

— Есть ли у него дети?

— Двое. Оба мальчики, погодки.

— И жена, стало быть…

— Болезненная, некрасивая. Все ездит лечиться на воды.

— Куда? — машинально спросила Алиса.

— Ей прописывают климат Кавказа.

— О! — воскликнула Алиса. — Там ведь, кажется, стреляют…

Что-то высчитав про себя, он ответил:

— Разумеется.

Это было согласием, она уже знала. И она казалась себе повелительницей самого зла, кровожадной царицей мести. А Герман был ее покорным слугой, готовым совершить по первому требованию любое святотатство, принести любую жертву. Ее замыслы явно влили в него струю новых жизненных сил. Сейчас он любил ее, и это было очевидно. Но Алиса не успела воспользоваться моментом. Она была неопытна, при всей той чудовищной лжи, которую про нее рассказывали.

Оценив ситуацию, Герман пожелал ей спокойной ночи и вышел из залы. Алиса закрыла глаза, чтобы успокоиться. Потом подошла к его двери, толкнула ее. Тщетно. Дверь была заперта, как всегда. Алиса прижалась к холодной двери всем телом, словно та могла остудить ее жар, и попросила:

— Открой! Пусти меня!

Герман прислонился к двери лбом, удерживая себя из последних сил. «Нет, ты будешь сильной, девочка моя, моя любовь. Не мне ты принесешь свое сокровище, как бы ни обливалось сердце мое кровью. Не я буду первым. Не я. Но я буду вторым, и — третьим, и — сотым. Потом ты станешь моею, и только смерть тогда сумеет нас разлучить. Тебе еще нужно набраться силы. А сила эта в твоем страстном желании мести. Раздай себя до конца, и тогда мы станем равны. Девочка моя, моя любовь…»

Дверь вздрогнула под натиском маленьких кулачков. Алиса молотила по ней до боли, не думая о том, что Любаша может услышать, выкрикивала бессмысленные проклятия, моля его о любви. О той любви, от которой он задыхался в двух шагах от нее… Она так и уснула у порога его комнаты, словно собака, которую хозяин не впускает домой.

Пренеприятнейшую девицу, о которой ходили умопомрачительные слухи, Капитолина Афанасьевна заметила, выходя из церкви. Та снисходительно посмотрела и слегка кивнула. Ей? Мужу? Какая дерзкая особа!

— Кому это она? — заговорщицки зашептала Капитолина Афанасьевна мужу, не замечая его необычной бледности и мелкого подрагивания пальцев. — Мне показалось — нам.

— Это девица Форст, кажется, — пробурчал муж и, пытаясь перевести разговор в другое русло, добавил: — Ты уж, маменька, не шали там на югах, а то…