Ночная княгиня

— Попалась! Теперь — моя!

Алиса не помогала ему разделываться с крючками и булавочками в ее наряде. Она с удивлением прислушивалась к своему спокойному сердцу, четко и ритмично выбивавшему удары в обычном темпе. Раз-два-три, раз-два-три…

— Где вы с ней встретились?

Платье ее расстегнуто, и воротничок надорван с краю, но зашивать бесполезно. Прощай платье. Да и вряд ли она захочет когда-нибудь снова надеть его.

— Это был длинный коридор?

Разумеется, длинный. Неужели ее мать могла полюбить такого фанфарона и бабника?

— И что она сказала, когда вошла?..

А впрочем, не стоило труда и догадаться… Все было точно так же… Хотя нет. Для него — точно так же. А что чувствовала та безумная девица, которая произвела через семь с небольшим месяцев на свет Алису, да так и не стала никогда ей матерью? Ту же боль, отвращение? Вряд ли ее подогревал этот безумный азарт мести. Как это было?

Оставшись в тоненькой сорочке, Алиса вырвалась из липких объятий полковника и с хохотом побежала по залу. В смешном нижнем белье, без рубахи, с растопыренными руками, бегущий за ней полковник был похож на сатира. И все-таки как это было? Алиса резко остановилась и позволила унести себя в спальню, силясь представить себе, что пережила с этим человеком другая девушка двадцать лет тому назад.

Алиса ничего не чувствовала, как не чувствует человек, летящий с обрыва в холодную воду. Проворные руки полковника заскользили по ее телу, и тело, вопреки всему, против ее воли, потянулось ему навстречу. То, что происходило, было мучительной агонией. Реальность плавала перед ней в легкой дымке так и не утоленного желания…

Стук в дверь раздавался, очевидно, давно. Колокольчик трезвонил тихо, а вот стук разносился по всему дому. Надрывный женский голос гудел, не смолкая, где-то рядом с входной дверью под окнами.

Петр Иванович проворно отстранился от Алисы, бросил ей платье и, накинув наспех халат, побежал отпирать. Алиса принялась медленно одеваться, прислушиваясь к голосам, раздающимся из передней.

Женщина истерично голосила, пока не раздался звук пощечин, не забулькала вода, не вырвался протяжный вздох, приправленный приглушенными рыданиями.

— Ты непременно должен поехать туда, Петруша, — верещала теща. — Ее нужно привезти хоронить здесь. Чтобы было деточкам кому поклониться на могилке. Сироти-и-инушки… — Теща опять заревела.

Петр Иванович стоял перед ней бледный, с трясущимися руками и губами, пьяный от шампанского и Алисы, ничего не соображая.

— Да что тут… Кто сиротинушки? Что происходит? Куда ехать?

— Капа… Капа… Ты разве ничего не знаешь? — разом угомонилась теща. — Мы ведь часа два назад к тебе Глашку посылали. Я-то думала…

— Что Капа? — Петр Иванович схватил ее за плечи, думая о том, успела ли одеться Алиса. — При чем тут Капа?

Теща посмотрела на него со стула снизу вверх, заплакала и замахала руками.

— Капа разбилась. Насмерть. Пошла прогуляться по горным склонам одна, да не вернулась. Оступилась, видно… Нашли у подножия… Мертвую…

Петр Иванович опустился на пол и выпил налитую для тещи воду.

— Вот как… — повторял он как заведенный. — Вот как…

В эту минуту разнесся по дому раскатистый и тоненький, как колокольчик, женский смех…

После похорон жены Петра Ивановича терзал животный страх смерти. Он просыпался по ночам, вскрикивал, с ужасом смотрел в темные окна, и все ему казалось — она, Алиса… Однажды ему померещился бледный силуэт в садике у дома. Он выскочил, бродил как полоумный. Что-то напугало его в тот роковой день гораздо более, чем известие о смерти жены. Тот смех. Разве может человек, а тем более женщина, смеяться в такую минуту? Нервное? Как на похоронах Турбенса, о которых рассказывала Капитолина перед отъездом? А если не нервное? Тогда — что? И чем страшнее становилось, тем больше мучила жажда обладания этой неземной красавицей. Не выдержав сорока дней, чтобы снять траур, он явился без приглашения на вечер к сестре однополчанина — Эмилии Серской, где по слухам должна была присутствовать и Алиса.

Вечер был интимный, без помпы, с нарочитой «домашностью». Кто-то играл на рояле, кто-то строчил дамам в альбомы эпиграммы из раннего Пушкина, выдавая их за свои, Усольцев метал банк в углу и непрестанно пил.

Улучив момент, когда Серская отлучилась из гостиной, Петр Иванович бросился к Алисе и тихо сказал:

— Нам нужно поговорить!

Она окинула его таким взглядом, будто впервые увидела.

— Я не понимаю вас, — ответила она, незаметно отступая к карточному столу.

Петр Иванович остолбенел. Задохнулся гневом, лицо его пошло красными пятнами. Он тянулся за пятившейся Алисой, не замечая, что в гостиной стало тихо и все взоры устремлены на него.

— Ты… — начал было он, что-то прошипел и поднял руку для пощечины, не понимая, что его рука уже не может дотянуться до Алисы.

— Вы забываетесь, сударь. — Усольцев держал его за руку, продолжая глядеть в карты. — Извольте пойти вон или будете иметь дело со мной.

— Я к вашим услугам, — сгоряча выпалил Петр Иванович и, круто повернувшись на каблуках, бежал из дома Серской без оглядки…