Ночная прогулка

— Увлекся криминальной литературой. Шучу… Но не совсем шутка. Вы замечали, когда читаешь, скажем, Конан Дойля, или других хороших писателей, пишущих на криминальные темы, больше хочется стать преступником, чем детективом. И у всех криминальных писателей так: интереснее преступники… Но, конечно, не только это определило мой жизненный путь… Вот вы спрашиваете, как стал вором… Как становятся тем или другим? Жизнь такая непредсказуемая, не знаешь, что ждет тебя, что случится завтра…

— Не торопитесь, ешьте спокойно. Вы интересно рассказываете. Немножко по-книжному, но все равно — интересно. Старайтесь говорить своим языком.

— По фене, что ли? Не, по фене не люблю и никогда не любил, век воли не видать. Потому и был в тюряге, как говорят, белой вороной, шпана издевалась над моей манерой разговаривать, презирали меня, никогда не считали меня своим…

— Вы, значит, были своим среди чужих, или скорее — чужим среди своих…

— Во-во, точно. Чужой среди своих, по жизни, по поступкам я вроде был среди них своим, а по внутреннему содержанию что ли — нет, не был своим, чужим был. И конечно, в тюрьме потому и тяжко было вдвойне, но старался не вмешиваться ни во что, отстранился от народа в камере на тридцать человек, был один, ни к кому не приставал, хотя и помимо меня были такие люди, что не любили общество, в котором волею судьбы оказались, им тоже было нелегко, которые не могли приспосабливаться.

— Ну, отбарабанил свою пятерку, а теперь что думаешь…

— А что мне думать? Я же вор рецидивист. Не первая моя отсидка.

— Не первая?

— Нет, до этого я тоже отсидел в зоне, но это уже не здесь, в Ростове было. За квартирную кражу три года получил, и тоже все отсидел от звонка до звонка, как в этот раз без всякой амнистии. Амнистии хоть и бывали нередко, но как-то стороной меня обходили, не попадал я в эти списки, хотя казалось бы преступления не тяжкие, обычное воровство…

— А вот со мной, если бы у тебя вышло, это уже расценивалось бы не как обычное воровство, а как разбойное нападение с применением холодного оружия…

— Ваша правда. Только есть очень хотелось, а в кармане ни шиша…

— Нож покажите.

— Да вы что! Прямо здесь?

— Давайте, давайте, не скромничайте.

— Вы будете смеяться.

— А что тут смешного?

— Вот.

— Это?! Это же столовый нож, да и то вовсе не острый, ну-ка, поближе, дайте взглянуть. Где вы это взяли, в мусорке?

— Нет, я проходил мимо столовой, дверь в кухню была распахнута на улицу, он лежал на столе, никого не было, ну я и взял…

— Нехорошо брать чужое, дайте мне, я спрячу на всякий случай, за обедом он вам не пригодится, здесь свои ножи, почище… Ну так я вас слушаю.

— А чо ме бобовить?

— Не говорите с набитым ртом, и вообще — не набивайте рот, как будто сейчас у вас отнимут кусок.

— У нас однажды такое случилось в камере: одному из дома прислали продукты, там был хороший кусок ветчины, чуть он отвлекся, другой арестант запихнул всю эту ветчину в рот и сжевал в рекордно короткие сроки, вся камера дивилась, все помирали со смеху. А когда хозяин посылки спросил у этого обжоры, тот оправдываясь, сказал вот как я только что, с набитым ртом: я же голодный. Конечно, получил по шее. Но я впервые видел, как человек может заглотать такой огромный кусок мяса, можно сказать, мгновенно, как удав кролика…

— Это мне неинтересно. Я бывал и в тюрьме, бывал, а не сидел, понятно? Бывал и в психушке. Охотился на кабанов. Надо сказать, довольно опасная охота, если нет навыков. В молодости принимал участие во многих драках. Пожил в юные годы и в интернате для сирот, несмотря на то, что родители были живы. Дважды попадал в автокатастрофы, из одной вышел еле живым, по кусочкам склеивали. Свел вторую жену в могилу. Ну и многое другое было в моей жизни. Знаете, я сейчас подумал: все-таки есть определенное преимущество у писателей-мужчин перед писательницами, особенно у нас, в нашей стране, где люди погрязли в ханжестве. Ну что может написать здесь женщина о сексе, или о наркоманах, или об алкоголиках, или, скажем, о педофилах, и о многих других темах, раньше запрещенных цензурой, а в настоящее время запрещенных женской лживой стыдливостью. На западе по другому, там вполне допустимо, у нас другая ситуация. Нет, у писателя не должно и не может быть запрещенных тем, и поэтому гораздо удобнее быть писателем-мужчиной, чтобы самому себе не запрещать… Я писал на многие темы, и как сказал один известный и совсем мне не знакомый критик — в моих книгах есть все… Да, но в них пока нет вашей жизни. Теперь меня интересует ваша жизнь. Начнем с детства. Оно всегда интереснее всего другого, потому что в большинстве случаев определяет остальной ход жизни. Итак…

— Детство… Я честно говоря, плохо его помню…

— Не притворяйтесь и не кокетничайте. Все нормальные люди свое детство помнят гораздо лучше всех последующих лет. Ну, вспомните хотя бы один, но самый яркий, врезавшийся вам в память случай из детства, ведь было же у вас детство…