Ночная радуга

В пору замужества Зина была складной, ухоженной, вполне приятной женщиной. Тот случай, когда чувство меры и умение подать себя легко принять за человеческую незаурядность. Они с Артемом были ровесниками. На пятнадцать лет старше меня. Сейчас у Зины нет возраста. У нее нет пола. Она стала олицетворением своего греха. Я смотрю на ее лицо с пергаментной кожей, квадратным подбородком, который стекает волнами на страшную шею. В глаза, которые были когда-то голубыми, а сейчас бесцветные, тусклые и пустые, как осколки бутылок в канаве. Но самое ужасное — это рот Зины. Сухой, вялый, с опущенными мокрыми углами. Он ненасытный, с краями вместо губ, он прячет клубы яда. Я всегда боюсь, что сейчас Зина откроет рот, и меня качнет от запаха болотных испарений.

Мы проходим в кухню, я достаю из сумки продукты. Зина хватает первое, что попало под руку, и жадно жует. А я не в состоянии оторвать от нее взгляд. Она не ходит, а шаркает. На ногах какие-то тапки-галоши размеров на десять больше. Она ставит ноги сознательно уродливо — носками внутрь. Она не толстая, но у нее огромный, бесформенный живот, как мешок, в который она складывает всю эту бесчисленную еду и килограммы лекарств. Она поворачивается всем телом, как глубокая старуха, а ведь ей от силы сорок пять. Шеи сзади нет. Голова утонула в плечах. И безобразный «вдовий горб» вырос на ее позвонке, как будто метка за преступление.

Я смотрю на все это, сохраняя в памяти. И мое отвращение сейчас — это спасительный туман. Так пронзительные звуки или тошнотворный запах отвлекают от острой боли, что нельзя унять. Вот такая анестезия: отвращение спасает от ненависти, которая терзает душу и мозг, требуя завершения. Ненависть не просто не знает покоя, она прогрессирует, как раковая опухоль. И ее никак не устроит банальный финал. Если я, к примеру, просто придушу Зину подушкой. Это не месть, не расплата. Просто оборвется одно зловонное дыхание. И я останусь одна в том дне, когда не успела отбросить Зину и схватить Артема. Это жестокая истина: преступление неизмеримо больше, важнее и долговечнее, чем преступник.

Зина вдруг охает и начинает закатывать глаза. Я привычно подхожу к ней, встряхиваю, слишком большой кусок из ее горла проходит в желудок. Но ей по-прежнему кажется, что она умирает. Я помогаю ей лечь, капаю какие-то капли, даю таблетки. Лекарства у Зины везде: во всех тумбочках, шкафах, на полках, в духовке, на антресолях.

Она розовеет, дышит почти блаженно, как наркоман, получивший дозу. Впрочем, Зина им, несомненно, является. И вдруг она смотрит на меня с любопытством и жаждой усилить свои приятные ощущения.

— Ты часто вспоминаешь Артема? — спрашивает она. — Ты ведь так его любила.

Я поднимаюсь и молча иду к выходу. В машине я несколько минут справляюсь с дыханием, разжимаю с усилием зубы, которые свело спазмом ненависти. Наконец темная пелена спадает с глаз, и я выдыхаю. Свидание с убийцей моего мужа завершилось, как обычно. Сейчас главное — не вспоминать ту проигранную войну.

Просто сын

Не знаю, как это бывает у других людей. Я читала, что многие научились или учатся управлять своими эмоциями и мыслями, что некоторые овладели чудо-методиками. И неутомимые коуч-шарлатаны наперегонки предлагают свою помощь в «практической психологии». В лженауке, суть которой — зомбирование собственного организма. В ритуальных заговорах, притопах-прискоках с целью пребывания в нескончаемом «позитиве». Есть такая страна, куда можно попасть, лишь отказавшись от ума, совести и души. Ох, этот позитив, который, как знамя, несут стройные ряды тренированных и правильно откормленных тел с облегченными головами. Облегченными исключительно за счет уменьшения качественного веса мозга. Этот позитив не имеет ничего общего с хорошим настроением мыслящего человека. Потому что для хорошего настроения нужны повод, смысл и ясное понимание всего набора проблем и бед, причем не только своих. С этим набором вменяемому мозгу нужно уживаться, пробиваться к своей радости, находить свой теплый уголок для спасения, свою мелодию для нежности. Нет таких проблем у стада «позитивщиков». Они скажут себе: «Все хорошо, мы — хозяева жизни и своих чувств», — и застынут в неподвижности без прошлого и будущего в полной уверенности, что идут вперед.

Я, конечно, не надсмотрщик своим мыслям, чувствам и телу. Но я сказала себе: главное — не вспоминать ту войну. А она уже опять во мне. И я не повернусь трусливо спиной, не зажмурю глаза. Я пройду. Я вспомню.

Получилось лишь следить за руками, чтобы не дрожали, пока не приехала домой. А в квартире я устроила инспекцию наших с Кириллом уцелевших яств. Хотя эти последствия пира могут рассказать не о том, что такое хорошее настроение, а о вдохновении душ и тел. Мы перепробовали столько вкусных вещей — сладких и острых — и забыли о бутылке чудесного белого французского вина. Просто не было момента, когда захотелось бы усилить, согреть чувства хотя бы на глоток. Мы были на самой вершине нашей общей свободы. Нет опьянения слаще.