Ночная смена

Вот оно. Простая абсурдность моего страха, изложенная простым английским языком. Я знаю, что ответ на вопрос может быть тактикой уклонения от ответа, но кажется, что это не такая ситуация. Винсент, блять, понятия не имеет, почему девушка, которая послала его в день рождения, стоит в книжном магазине, промокшая насквозь, с цветами в руках, и спрашивает, не украл ли он ее трусики.

Потому что это глупо.

Я глупая… И неправильно истолковала всю ситуацию.

— Ну, вот и ответ на этот вопрос, — говорю я со слабым смешком.

Винсент все еще хмурится.

— Подожди. Ты думала, я забрал твое нижнее белье?

Я снова смеюсь, потому что правда гораздо хуже.

— Я думала, это было пари, — признаю я.

— Что? Пари — украсть твое нижнее белье?

— Нет, типа, пари это я. Мы. Все это, — я взмахиваю подсолнухами. Газета, в которую они завернуты, сильно шуршит. — Когда я увидела, что все твои товарищи по команде наблюдали за нами, когда ты пригласил меня в бар, я предположила, что это была какая-то большая командная шутка о том, что мы переспим, а потом ты просто собирался выставить напоказ меня или пропавшее нижнее белье, как какой-то трофей. Итак, я снова сбежала.

— Ты думала… — лицо Винсента искажается, как будто я его ударила. — Это…

— Отвратительно! Знаю. Но я была напугана и предполагала самое худшее, а ты этого не заслуживал. Итак, это я пытаюсь сказать, что мне жаль.

Я снова протягиваю цветы. Но Винсент не двигается, чтобы принять их. Он смотрит на меня, на лице написано что-то похожее на ужас, а затем выражение лица меняется на нечто гораздо худшее. Ранимость. И когда он выдыхает с легкой насмешкой и качает головой, ощущаю, словно меня ударили в живот.

Он не смеется.

Я действительно хочу, чтобы Винсент рассмеялся. Потому что, если мы не сможем посмеяться над этим, если он не сможет простить меня за это, тогда не знаю, что делать.

— Но теперь я понимаю, что была неправа, — продолжаю я. — Потому что ты хороший человек, — горло сжимается, когда я смотрю на него. Я сглатываю и проталкиваю это через себя. — Ты такой хороший, Винсент.

Его лицо морщится.

— Но недостаточно хорош, да?

Он произносит это так, словно фраза должна быть какой-то колючей шуткой, но мы оба вздрагиваем, когда это звучит с неожиданной уязвимостью. В стенах Винсента появилась крошечная трещина и часть обиды сумела просочиться наружу.

— Ты ведь в это не веришь, не так ли? — тихо спрашиваю я.

Винсент переминается с ноги на ногу, явно испытывая дискомфорт от направления, которое принимает разговор. Я наблюдаю, как он ерзает. Винсент понимает, что я наблюдаю, и вытаскивает руки из карманов, чтобы встряхнуть ими и зачесать волосы назад, делая те еще более дикими и беспорядочными, чем раньше.

— Послушай, Кендалл, все хорошо, — говорит он, хотя это не так. — Не нужно лелеять мое уязвленное эго или что-то в этом роде. Я в порядке. Я большой мальчик. И могу пережить отказ.

Затем он улыбается, и в этом есть доля честности. Он говорит все это не из сочувствия. Винсент искренне убежден, что я здесь для того, чтобы как-то покончить с этим и готов это сделать.

Невероятно.

Он действительно не понимает.

— Ты… — я замолкаю, качая головой. — Ты такой чертовски красивый.

Винсент разражается смехом, наполовину испуганным, наполовину горьким. Я делаю еще один шаг к нему и продолжаю без тени юмора:

— И ты лучше разбираешься в поэзии, чем думаешь.

— Спасибо, Холидей, — холодно говорит он.

Еще один шаг.

— И играешь в баскетбол с начальной школы, так что ты дисциплинирован и знаешь цену тяжелой работе. Был капитаном команды, значит, у тебя хорошо с лидерством и ответственностью. И ты собираешься окончить школу с отличием.

Еще один шаг, отчего Винсент с трудом сглатывает.

Словно мое присутствие заставляет его нервничать.

Словно он наконец-то понимает.

— Есть причина, по которой ты даешь мое собственное резюме? — спрашивает он немного хрипловатым голосом.

Теперь Винсент достаточно близко, чтобы я могла протянуть руку и дотронуться до него. И, черт возьми, хочу ли я прикоснуться? Конечно, черт возьми!

Но схватить Винсента за рубашку и поцеловать не решит проблем. Итак, я просто крепко сжимаю цветы и отказываюсь разрывать зрительный контакт, надеясь, что слова значат для него так же много, как и для меня.

— Ты мне нравишься, — признаюсь я, лицо так горит, что это почти причиняет боль. — Очень. Мне нравится, что мы можем говорить о чем угодно и нравится, что у нас одинаковое чувство юмора, нравится, что ты понимаешь меня, когда я огрызаюсь, и мне… нравится, что ты ругаешь меня, когда я веду себя глупо.

Винсент фыркает. Я воспринимаю это как хороший знак.

— Хотя я ненавижу чувствовать себя глупой, — продолжаю я. — Это, наверное, самый большой страх. Может быть, из-за дислексии или того, что я интроверт, не знаю. Наверное, у меня огромное эго. Мы можем провести психоанализ позже.

Я не могу смотреть ему в глаза, поэтому пристально смотрю на спиралевидные семена одного из подсолнухов.