Ночная смена

Едва Элизабет вышла из подъезда и оказалась на улице, как на нее обрушился снегопад. На лицо падали снежинки и приятно холодили. До студенческого городка было две мили, но прогулка пешком ее не пугала. Ей хотелось побыть на холоде. Хотелось очиститься.

Ей даже стало немного жаль этого маленького мальчика, обладающего такой огромной силой и столь слабого духом. Маленького мальчика, желавшего превратить людей в игрушечных солдатиков, а потом безжалостно их давившего в приступе гнева или просто потому, что они раскрыли его тайну.

А что же она сама? Счастливая обладательница всего, чего он был лишен, причем лишен не по своей вине? Элизабет вспомнила свою реакцию на слова Элис, как не желала ничего слушать, как слепо цеплялась за нечто, на поверку оказавшееся не чем-то действительно хорошим, а просто подвернувшимся под руку…

А когда ты состаришься и мужчины больше не будут потакать твоим прихотям, то вспомнишь обо мне… Я знаю, чего тебе хочется.

Неужели ей действительно нужно так мало?

Боже, сделай так, чтобы это оказалось неправдой!

На мосту через речку, отделявшую кампус от города, она остановилась и один за другим выбросила в воду все колдовские атрибуты Эда Хэмнера. Последним туда отправилась красная модель «фиата». Когда она, кувыркаясь, скрылась из глаз в снежной мгле, Элизабет повернулась и продолжила путь.

Карниз

[44]

– Ну же, не стесняйтесь, – повторил Кресснер. – Загляните в пакет!

Мы находились в его пентхаусе на сорок третьем этаже небоскреба. Кресснер удобно расположился в мягком кресле напротив кожаного дивана, а перед ним на полу, устланном толстым ворсистым ковром с рыжими подпалинами, лежал обычный коричневый пакет, какие дают в магазинах продуктов.

– Если это отступные, то вы напрасно теряете время. Я люблю ее, – сказал я.

– Это просто деньги, а вовсе не отступные. Ну же! Посмотрите! – Он курил турецкую сигарету в мундштуке из оникса, и легкий аромат табака почти моментально улетучивался благодаря вентилятору. Одет Кресснер был в шелковый халат с вышитым драконом. За стеклами очков внимательный взгляд умных спокойных глаз. Он выглядел ровно так, как и должен выглядеть хозяин жизни – купающийся в богатстве самоуверенный сукин сын. Я любил его жену, а она любила меня. Я знал, что просто так он этого не оставит, и понимал, что оказался здесь не случайно, но никак не мог взять в толк, к чему он клонит.

Я подошел к пакету и перевернул его. На пол посыпались пачки денег. Двадцатидолларовые банкноты. Я наклонился и, взяв одну пачку, пересчитал: десять купюр. Пачек было очень много.

– Здесь двадцать тысяч долларов, – пояснил он, выпуская клуб дыма.

– И что? – Я поднялся.

– Это вам.

– Мне они не нужны.

– К этим деньгам прилагается моя жена.

Я промолчал. Марша меня предупреждала, что он наверняка задумает какую-нибудь подлость. Что этот старый и коварный кот будет играть со мной, как с мышкой.

– Значит, вы из профессиональных теннисистов, – заметил он. – Мне еще не приходилось с ними встречаться.

– Хотите сказать, что ваши ищейки не делали снимков?

– Делали, конечно. – Он согласно махнул мундштуком. – И даже отсняли целый фильм, как вы проводили время в мотеле «Бэйсайд». Камера была установлена в номере за зеркалом. Но по фотографиям трудно составить верное впечатление, вы не находите?

– Вам виднее.

Марша предупреждала, что он будет постоянно менять тактику. «Этим излюбленным приемом он вынуждает людей уходить в защиту. А едва им начинает казаться, что они поняли, что он задумал и откуда ждать удара, как следует выпад с совершенно неожиданной стороны. Постарайся поменьше говорить, Стэн. И помни, что я тебя люблю».

– Я пригласил вас, чтобы мы могли обсудить все как мужчина с мужчиной, мистер Норрис. Приятная беседа двух цивилизованных людей, один из которых соблазнил жену другого.

Я хотел было ответить, но передумал.

– Как вам понравилось в тюрьме Сан-Квентин? – поинтересовался он, лениво выпуская клубы дыма.

– Не особенно.

– Вы провели там, кажется, три года. За кражу со взломом, если не ошибаюсь.

– Марше об этом известно, – сказал я и тут же пожалел. Он навязал мне свою игру, и я повелся, а именно от этого меня и предостерегала Марша. Стоит только высоко отбить мяч и навесить «свечку», как он с удовольствием погасит.

– Я позволил себе распорядиться, чтобы вашу машину переставили, – заметил он, глядя в окно в конце комнаты. Вообще-то это было даже не окно, а стеклянная стена с раздвижной дверью посередине. За ней имелся маленький балкон, за которым открывалась невероятно глубокая пропасть. С дверью было что-то не так, но что именно, я никак не мог сообразить.