Ночная трава

Он по-прежнему смотрел в список. Мне хотелось, чтоб он зачитал имена этих «завсегдатаев кафе “66”» и объяснил мне, что это за люди. Может, Данни и знала кого-то из них. Или Агхамури. Ни Жерар Марсиано, ни Дювельц, ни Поль Шастанье, по-видимому, не посещали это кафе. Хотя я уже ни в чем не был уверен.

– Думаю, это обычное студенческое кафе, таких в Латинском квартале много, – сказал я.

– Днем – да. Но не ночью.

Голос его теперь звучал строго, почти угрожающе.

– Знаете, – начал я самым мягким и примирительным тоном, на какой был способен, – ведь я никогда не был завсегдатаем ночного «Шестьдесят шесть».

Он поднял на меня свои большие голубые глаза, и в них не было угрозы – это был усталый и в общем доброжелательный взгляд.

– Во всяком случае, в списке вас нет.

Когда через двадцать лет, благодаря Лангле, мне в руки попала папка с делом, оказалось, что он не забыл там и меня; наверное, на всяком перекрестке в нашей жизни стоит свой часовой – кроме того, туда же был вложен и список завсегдатаев кафе «66», во главе с неким «Вилли с улицы Гобелен». Я потом перепишу его, когда будет время. И перепишу другие материалы дела, потому что они дополняют и подкрепляют записи в моем черном блокноте. Буквально вчера я забрел в тот район, где было кафе «66», чтобы посмотреть, сохранилось ли оно. Я толкнул стеклянную дверь, вошел и сел за полукруглую барную стойку, ту самую, за которой мы сидели с Данни и за которой я видел ее с Агхамури сквозь дверное стекло, в резком белом неоновом свете. Был шестой час, и все посетители сидели на террасе, выходящей на Люксембургский сад. Бармен очень удивился, когда я заказал куантро, – я сделал это в память о Данни и чтобы выпить за неизвестного мне «Вилли с улицы Гобелен», первого в списке.

– Вы все так же работаете допоздна? – спросил я у бармена.

Он нахмурил брови. Похоже, не понял вопроса. Молодой парень, лет двадцати пяти.

– Мы закрываемся в девять, месье. Каждый день.

– Это ведь кафе «Шестьдесят шесть»? – спросил я загробным голосом.

Он поглядел на меня с опаской.

– Почему «Шестьдесят шесть»? Кафе называется «Люксембург», месье.

Я подумал о списке, который еще как-нибудь перепишу. Однако некоторые имена в тот вечер вспомнились и так: Вилли с улицы Гобелен, Симон Ланжеле, Орфанудакис, доктор Лукашек, он же доктор Жан, Жаклин Жилуп и та самая Мирей Сампьерри, о которой Лангле спрашивал на первом допросе.

На террасе и в большом зале за моей спиной сидели туристы и студенты. Ближе всех ко мне был столик, за которым что-то отмечала компания учеников Горной школы, и я невольно слышал их разговор. Должно быть, праздновали начало каникул. То и дело фотографировали друг друга на айфоны при тусклом свете сегодняшнего дня. Самый обычный день, начало вечера. На этом же самом месте мы сидели с Данни, и я моргал от резкого света, и мы едва слышали друг друга из-за гула разговоров, которые вели между собой Вилли с улицы Гобелен и другие обступившие нас тени со страниц списка, – и смысл их слов утерян навсегда.

* * *

Если память меня не подводит, кафе «66» почти не отличалось ни от отеля «Юник», ни от многих других парижских мест, где я побывал в те годы. Повсюду в воздухе витала опасность, и это придавало жизни особый тон. Так было везде, даже за городом. Как-то раз Данни попросила съездить вместе с ней в загородный дом. В черном блокноте записано: «Загородный дом, с Данни». И больше ничего. А страницей раньше другая запись: «Данни, просп. Виктора Гюго, жилой дом с двумя выходами. В 19 ч. у заднего крыльца, с ул. Леонардо да Винчи».

Я ждал ее там несколько раз, всегда в одно время, всегда у заднего крыльца. Тогда мне виделась какая-то связь между жившей здесь дамой, к которой Данни «ходила с визитом» – странно было слышать от нее этот старинный оборот, – и тем загородным домом. Да, если мне не изменяет память, она говорила, что дом принадлежит даме с проспекта Виктора Гюго.

«Загородный дом, с Данни». Я даже не записал, как называлась деревня. Когда я листаю черный блокнот, то испытываю два противоречивых чувства. Если я вдруг не нахожу каких-то деталей, мне думается, что просто в то время я был готов ко всему и ничто не казалось мне удивительным. Беспечность молодости? Но потом я перечитываю отдельные фразы, имена, заметки, и мне начинает казаться, будто это сигналы морзянки, которые я слал тогда себе в будущее. Да, будто я пытался делать засечки, метки, чернилами на бумаге, которые позже выведут меня на нужный путь и помогут распутать и разъяснить все то, что я проживал тогда, не понимая. Точки и тире, посланные наугад, в минуты глубочайшей растерянности. И пройдут годы, прежде чем я смогу их расшифровать.