Ночная тревога

— Ужинать садитесь, — проскрипела за дверью Мишкина мамаша, и мы прошли в комнату. Нинка взирала на меня, как на змею.

Вернулся Мишкин отец. Под этим делом. Он — завгар в одном из НИИ. С халтуры пришел. Сказал, что меняли какому-то профессору полуось. Папаня был веселый, но в скучной домашней обстановке тоже постепенно сник и озлобился. Долго смотрел в тарелку с картошкой, посыпанную луком, выслушивая нарекания жены по хозяйству — то не сделано, это… Затем треснул прямо в тарелку кулаком, заорал:

— Да о чем с тобой говорить! Ты ведь… не знаешь, что такое интегральное и дифференциальное исчисление даже!

— От профессора научился, — холодно констатировал Мишка.

Я встал. Надо было уходить.

Дома, на кухне, папан и маман садились за ужин. Играл приемник, было уютно, тепло… Неожиданно накатило рассказать папане кое-что из своих криминалов, но как бы во втором лице, что и сделал. Дескать, был друг, но так вот опустился… Папаню честнейшего буквально затрясло. Возмущению не было конца, края и предела. Сурово блестели стекла очков, звучало: «Сажать! Бандит!» Мать даже успокаивать его начала и на меня зыркать: к чему, мол, такие страсти рассказываешь?

И я испугался. Как маленький, как в детстве, когда набедокуришь и ждешь, что накажут. И так хотелось быть маленьким! Но с этим уже кончено, все. А когда кончено — и не заметил…

АВГУСТ 198… г.

Проснулся среди ночи — в поту, изнемогая от кошмарного сна, отступив, оставившего застрявший в глотке комок ужаса, хрипом рвущийся наружу. Сел, отдышался, унимая испуганно колотившее в ребра сердце.

В новой моей квартире стояла гулкая, необжитая тишина; пахло свежими обоями и олифой. Поправил одеяло, сползшее с плеча Ирины, натянул на голое тело свитер, прошел на кухню. Уселся в полумраке серенького рассвета, блекло высветившего такой же серенький пластик новенького, вчера приобретенного кухонного гарнитура. Сидел, тяжело соображая нудно гудящей головой: как быть? Как избавиться от вгрызшейся в меня клещом мании преследования, когда за каждым звонком в дверь чудится милиция, обыск, и сразу всплывает в памяти «Волга», увесистый пакет с долларами и рублями, бестолково перепрятываемый из гаража в подкладку старой шубы, из подкладки — в угол под ванной… Родители, анализируя мое процветание, все настойчивее пророчествовали об обязательном возмездии закона; Ирина тоже подозревала и, хотя помалкивала, безропотная душа, про себя огорчалась ежеминутно. А я был захвачен инерцией. Но сейчас, сгорбленно сидя на кухне, думал, что пора заставить себя остановиться. Составился план: переход в КБ, регистрация с Ирочкой, богатую невесту — побоку, ей инженер ни к чему, и, наконец, разговор с Михаилом — дескать, завязываем напрочь.

Утром на работу не пошел — все равно увольняться. Отыскал в барахле медную коробку, переложил туда финансы, оставив сто долларов на «Березку» и тысячу рубликов на проблемы текущего бытия; запаял крышку и покатил за город, в лес.

Пронеслись в оконце новостройки окраины, зона отдыха с мутным озерцом и деревянными, крашенными под мухоморов грибками, проплыли увязающие в придорожной топи замшелые болотные сосенки, поникший пригорок с картофельным полем. Места были знакомые. Вышел на лужок, узрев привычный ориентир прошлых пикников: здоровенный, дуплистый дуб с узловато струящимися к земле жилами вековой коры. Постоял, глубоко, как и любой горожанин, дыша воздухом, настоянным на хвое, травах и мхах. Редкие листики на оголенных осинах, трепещущие в прощально-теплой синеве неба, обреченная тишина ожидающего осени леса. Надо же. Не за горами зима. А как лето прошмыгнуло, и не заметил в подвале конторы и в яме гаража. А что, может, уехать куда-нибудь и жить в лесу? Без затей, без сутолоки… Нет. Я — дитя большого города. И во мне вирусы его. Их токсины отравляют меня, привыкшего к такому хроническому отравлению, и стоит ли излечиваться от болезни, когда столько антител накопилось? Это те, кто из леса в город попадает, бегут обратно больные, оглушенные, подавленные, не приемлющие нашей привычной хвори, а мы без нее не можем, как курильщики без табака.

Я расчехлил пехотную лопатку, подцепил пласт дерна, сунул под него коробку; потоптался, затрамбовывая почву и пугливо озираясь… Ну-с, часть страхов захоронили. Может, и «Волгу» на четвертой передаче в болото спровадить? Жалко!

Теперь куда? Прикинул, какая на мне одежда — сойду за иностранца? — и покатил в «Березку».

Вошел в чистенький, сверкающий всем иностранным магазинчик, побродил меж стеллажей, заставленных блоками с сигаретами, взял три разных; прихватил пузырек «Боллз»… Дуриком, на смеси ломаного родного языка и относительно чистыми вставками языка не родного, объяснился с кассиршей, сунул в карман 60 долларов сдачи и, довольный, вышел. На улице возле меня возник парень — плечистый, сноровистый, с загорелым лицом; в яркой спортивной куртке; складной зонтик висел у него на боку, как пистолет, изогнутой своей ручкой просунутый в петлю для ремня.

— Рашн иконами… интересуемся? — с хрипотцой зашептал он.