Ночное кино

Я обнял Синтию. Она не ожидала.

– Ты великолепна, – прошептал я ей в волосы. – И всегда была. Прости, что не говорил.

Она ошалело глядела мне вслед, а я прошагал по вестибюлю и улыбнулся двум консьержам, бесстыдно навострившим уши:

– Слыхали? Эта женщина великолепна!

Дома я опять выволок продавленную картонную коробку и разложил на полу немногочисленные бумаги.

Взаперти, в шестиугольной шкатулке, – что я узнал о себе? «Ты даже не понял, где она открывается». Это подсказка: я не понимаю всего – не вижу всей картины.

Может, я по-прежнему ошибаюсь. По-прежнему не вижу того, что видела даже Сэм. И Нора. И Хоппер.

Все трое верили в Сандру. А я нет.

А если я поверю слепо, как Хоппер, как Нора – как Сэм? Слепота ли это, или они смотрели так, как я не умел? А если я пущу по ветру все резоны и здравый смысл – пускай глупо улетают с глаз долой, а я тем временем поверю в колдовство, в черную магию, в Сандру? Я сжег возвратные свечи, и в мою жизнь вернулась Сэм. Да, можно сказать, что это так совпало – едва они догорели, позвонила Синтия, – но если это не совпадение? А если черная магия пробудилась вновь и твердит, что она подлинна?

А если я на чистой вере прыгну в пропасть и приму за данность, что свет истины в моем расследовании несет не Инес Галло, но Сандра? А если Сандрина психика вовсе не шаталась? Да, она болела – и что с того? Она верила, что рак – очередной симптом проклятия дьявола. Почему бы и нет? Допустим, улики из «Гребня» – измаранная мальчишеская рубашка и звериные кости – ничего не доказывают, но они и не опровергают моих подозрений: Кордова практиковал черную магию вместе с горожанами, его ночное кино – не вымысел, но подлинные документальные хорроры, он использовал детей, дабы снять с дочери проклятие, а может даже, как намекал Паук, пересек черту и какой-то ребенок пострадал.

«Ради его безопасности Галло способна на все». Это я прочел на «Черной доске». Странное дело: от меня она решила его не защищать. Направила прямиком к нему.

Или нет?

Бекман предупреждал, что мне может повстречаться фигура на перекрестке жизни и смерти. «Это будет обманка, подмена, чтобы даровать свободу настоящему. Любимый персонаж Кордовы. Разум Кордовы вызывает его к жизни постоянно, что бы ни случилось».

И этим персонажем вполне мог быть человек в богадельне, неизвестный, подле которого я сидел.

Билл Смит.

Он мог оказаться кем угодно – любым грузным и кряжистым стариком, которому дряхлость и немота помешают осознать, что его выдают за Кордову. Вытатуированный штурвал – не решающее доказательство. Может, его нарисовали – или даже сама Галло вытатуировала во мраке ночи, пока отвлеклась сиделка. В «Усадьбе Эндерлин» нет охраны – с любым древним чужаком Галло вольна была поступать как заблагорассудится, и тот выступил бы правдоподобным дублером ее повелителя и господина – дабы даровать свободу настоящему.

Она хотела, чтобы Кордова освободился.

Может, Галло при Кордове – наемный палач, подкарауливает всякого, кто подбирается слишком близко, знает слишком много. Поджидала, пока я неловко вскарабкаюсь на последнюю плаху, дабы нацепить мне на голову джутовый мешок, а затем и петлю, безжалостно выбить опору у меня из-под ног, чтобы я, брыкаясь и задыхаясь, полетел назад к реальности, где, несомненно, и останусь.

«Я живу в реальном мире, – сухо заявила она. – И вы тоже».

Это был приказ, директива. Галло выдала мне инструкции, полагая, что я выполню их добровольно, поскольку я реалист, скептик, прагматик. И однако слова «реальный мир» она произнесла не без яда, будто не бывает пожизненного заключения прискорбнее.

«История Александры теперь навеки пребудет той, которую сочинила она, в которую она всегда верила. За пределами резонов, между раем и адом, между небом и землей, скорее легенда, чем обыкновенная жизнь, – жизнь, где суждено остаться всем прочим, включая и вас, мистер Макгрэт».

– Где поют русалки, – пробормотал в ответ я.

«Русалки». Отчего-то слово это насторожило Галло. А если она занервничала, это означало только одно: ей стало неуютно, потому что я слишком близко подобрался к подлинному Кордове.

Чтобы найти связь, мне понадобилась вся ночь, весь день и еще одна ночь. Я не спал. Спать не требовалось. Я восстанавливал украденные заметки, описывал всех наших очевидцев, все, что я пережил в «Гребне», каждый шепоток о Кордове, что до меня доносился.

И когда разглядел, сообразил, что всю дорогу искомое было у меня под самым носом.

Сторожка. Особняк. Озеро. Конюшня. Мастерская. Дозор. Трофейные. Пинкоя Негро. Кладбище. Миссис Пибоди. Лаборатория. 0. Перекресток.

Слово было намалевано над одним из тринадцати черных ходов в лабиринте «Гребня».

Пинкоя. Это же такая русалка.