Ночное следствие

И одним этим словом, этим «Бакула», без научного титула, даже без общепринятого «пан», он уже квалифицировал его как обвиняемого. Потому что Домбал признает только конкретные ситуации, условности не имеют для него ни малейшего значения.

— Я слушаю вас, — серьезно отвечает доктор Бакула.

— В котором часу вы поставили пластинку с прелюдией Рахманинова? Помните?

— В восемь. Может быть, без нескольких минут восемь.

— Хорошо. Я попрошу вас, чтобы вы — хотя это, возможно, и будет для вас неприятно — воспроизвели ситуацию на лестнице.

Бакула согласен. Выходит первым, не оглядываясь на нас. Домбал щурит глаза, как пойнтер на потяжке, учуявший дичь. В коридоре еле теплится тусклая лампочка, и в ее мертвом свете наши гигантские тени движутся по стенам, как стадо плезиозавров. Куницки что-то шепчет Домбалу и остается. Я вижу его насквозь. Месяца через два, когда газеты будут писать о процессе, он за кофе с нарочито равнодушным видом скажет своим приятелям: «Я был при этом. Вскрытие трупа не дало ничего интересного».

Комната со стульями, маленькие дверки в стене, наконец, коридорчик. Мы зажигаем две большие переносные лампы, которые в тесном туннеле вспыхивают с яркостью юпитеров.

— Прошу вас, доктор… Поручик Домбал сыграет роль вашей жертвы. Домбал, трость…

Домбал становится на лестнице, почти у самого входа в башню. Взвешивает на руке тяжелую старинную трость.

— Это могло произойти в данном месте, доктор? — спрашиваю я. — Трость имеет в длину метр и пятнадцать сантиметров. Другими словами, вы должны были стоять именно на таком расстоянии от Кольбатца по горизонтали. Но вы заявили, что Кольбатц упал на лестнице головой вниз. Да? Хорошо… Значит, в тот момент, когда вы схватили трость, вы находились несколько ближе к нему, а он ступени на две выше вас. Иначе бы не получилось.

— Не знаю. Было совсем темно, и меня охватил ужас…

— Понимаю. Вы не могли не испугаться. Домбал, начинаем!

Домбал делает выпад вперед. Бакула стоит неподвижно. Его глаза широко распахнуты. Домбал громко смеется, а мне становится не по себе. Просто не по себе. Бакуле надо помочь. Иначе наш ученый специалист в области средневекового искусства, пожалуй, потеряет рассудок еще до того момента, когда, наконец, взойдет солнце.

— Пан доктор, я прошу вас подумать, хорошенько подумать и показать нам, в какое именно место ударило острие.

— В левый рукав. Может, в левую полу. Я же сказал вам, что набросил куртку на плечи. Было холодно, очень холодно…

— Понимаю. Надеть куртку вы не могли. Она вам мала. А сейчас прошу вас повторить еще раз. Поручик, делайте выпад! В левый рукав, так… Пан! Пан доктор… Пан! — кричу я на него, как на непонятливого ученика.

Бакула выхватывает трость. Его глаза распахиваются до невозможного, почти сливаясь с красивой линией бровей. Он выхватывает трость из рук Домбала и… ударяет наотмашь по стене тесного коридорчика, ударяет черной тростью Каспара Кольбатца, с одного конца которой торчит граненое острие, а другой украшает тяжелая голова грифа. Домбал стоит неподвижно, затем вытирает лоб своей большой рукой. Один раз и другой.

— Нет… Не получилось… — шепчет доктор Бакула.

— Напротив, доктор. Прекрасно все получилось. Вы ударили наотмашь, как обычно отвечают на неожиданную атаку. Все правильно. Благодарю вас, вы свободны.

На какое-то мгновение мне кажется, что Бакула вот-вот упадет на колени. Он весь обмяк, еле держится на ногах, выпускает из рук трость и, уставившись на пол, застывает неподвижно.

Домбал поворачивает его на сто восемьдесят градусов и подталкивает к выходу. Поручик делает это деликатно и даже пытается ободряюще похлопать Бакулу по плечу.

— Как я должен это понимать: свободен? — Бакула падает на один из семи тяжелых стульев, расставленных вокруг стола. Домбал пододвигает к нему сигареты, спички. Он сейчас услужлив, как хорошо вышколенный камердинер.

— Пан доктор, если представитель власти говорит, что вы свободны, — отвечает Домбал, — значит, можете считать себя свободным… Вы же сами видели: в этом проклятом коридоре так тесно, что трахнуть кого-либо наотмашь по башке просто невозможно.

— Нет, я ударил. Ударил — и сразу почувствовал, что попал!

— Не валяйте дурака! — орет Домбал. — Вам что, в тюрьме захотелось посидеть? Чтоб газеты о вас написали? Юпитеры, кинохроника, судья с золотой цепью на шее и пара адвокатов с хорошо подвешенными языками?.. Вам этого хочется? Ничего не выйдет! И чтоб вы даже не надеялись, я сразу скажу, что острие трости, которой атаковал Кольбатц, продырявило не левый, а правый рукав куртки. И его треснули не по правому виску, как вы нам сейчас разыграли, а по левому. Если хотите, можете проверить. Знаете, почему так получилось? Потому что не Кольбатц стоял у входа в башню, а тот, кто его убил.

Бакула кричит:

— Нет, это я убил!

Домбал стучит кулаком по столу так, что звенят и подпрыгивают фаянсовые тарелки.

— Прекратите, Домбал! — одергиваю я поручика. — А вы, доктор, очень упрямый человек. Однако до вас уже признались трое: ваша жена, ваш тесть и ваша кухарка. Вы несколько опоздали, пан доктор. Лигенза!