Ночное зрение

— Котик, это ни-тро-э-маль! Все вместе! Эмаль на нитрооснове. Поняла?

— Фу ты, беда! — Лиза осмотрела банки, потом мужа. Глаза ее округлились и потемнели от гнева: — Будь ты трижды неладен! Ты скажи: нитра или ималь? Вот Вера-то Фадеева нитрой покрасила — заглядишься! А сверху — лак!

— А сверху лак, — поддакнул Александр. — Лак дает блеск. Сверк такой дает. Дае-ет!

Тут Лиза вспомнила и главную обиду:

— Ты где сегодня…

Но Александр уже весело скинул второй валенок и глянул на часы: надо торопиться.

— Иди, Лиза, жарь-парь, а я тебе такое расскажу — ума не приложишь…

Сброшенный валенок успокоил Лизу. Послушно и все же со свирепым лицом она продолжила жарить лещей. Их румяные корочки вызывали у Александра хорошие чувства, но нужно было беспрестанно отвлекать Лизу от желания задать ему вопрос о ночлеге. Александр заговорил:

— Значит, стою я у переезда с грузом. Ну там еще Колькин Ленька… — Саня уже жевал хлеб с горчицей.

— Какой-то Колькин, Ленькин! А ну не хватай! Не дождешься никак!

— Ну, не знаешь, что ли, шофера из «скорой»? В пятом подъезде живет, на медсестре женатый!

— Однорукий!

— Кто однорукий? — Саня даже перестал жевать. У него в голове не укладывалось: как может быть одноруким шофер? И он пошел напролом, еще раз глянув на часы: —Ага! — сказал он, доставая из холодильника капусту: — Там убили…

— Кого? — Лиза отпрянула от сковороды и стала утирать передником руки.

— Однорукого, кого… Вот я шел, а его из ледника привезли! Баб понабежало — море! Твоя там… Эта… Которая мужика-то бьет? Кто?

— Фадеева, — Лиза уже мыла руки над кухонной раковиной и жалостливо глядела на Александра: живой, слава бегу! — Хтой-то убил, Шура?

— Мне не доложили… Шпана… Кто ж еще?

— Ой! — кручинилась Лиза, накидывая шубу. — Однорукого… И у кого стыда хватает…

За ней захлопнулась дверь. Лиза любила ходить на похороны после перенесенной тяжелой болезни. Она там грустила и плакала.

Александр сгреб со стола несколько жареных подлещиков и, как был, в тапочках побежал к соседу по площадке Алексею. Не терпелось рассказать другу о событиях минувшей ночи, но как бы невзначай.

Алексей шил унты и сказал, даже не взглянув на гостя:

— Дверь не закрыта была или как?

— Не закрыта… — ответил Александр. Поглядел на шкуру. — Опять собаку убил. Это Тузик?

— Нет, — скривился Алексей, — это не нашего района… Бобик-Шарик, на сухарик… — Он был маленьким и гордым. Тюбика крема для бритья ему хватало на полгода. — А ты, Буян, иди к чертям…

— Уже на экспорт шьешь? — подначивал Александр. И вдруг выпалил: —А то я седня дома не ночевал… Расстроился!.. Надо как-то Лизу объехать, а завтра она позабудет. Ты ж ее знаешь…

Алексей поднял все же от работы лицо:

— И з-за борт ее брос-сает в близлежа-ащию волну-у! — И не бросая шитья, поинтересовался: —Где был-то?

— Любовь! — Александр улыбнулся и глянул на Алексея, как из-под очков.

— Родит же земля уродов… — мотнул головой тот и еще яростней принялся сучить дратву. Помолчали. Александр не выдержал первым.

— Подкалымить ездил в Верх-Тулу, шкаф повез. Ну, обратно еду в двенадцатом часу — девчонка голосует. Лет семнадцать.

Алексей злобно засмеялся: ври, ври.

Александр продолжал:

— Нет, думаю, не на того напала, я тормозну, а из кустов — еще пяток гладиаторов! Но ближе подъезжаю — вижу: холодом ее пробрало, спасу нет. Эх, думаю! Чем я не мужик!..

— Ты-то? Да у тебя морда, как растоптанный беляш… — хмуро поддел Алексей, на что Александр ответил могучим приступом смеха. — Ну-ну? Взял ее, что ли? Тянешь тягуна…

— Взял. Едем. Справа — полная луна и она. Дрожит девчонка. Я говорю: куда тебе? До площади, говорит, Станиславского. Губки такие — мм! Ну и все остальное на месте. Меня тоже потряхивать начало. А почему, спрашиваю, ночью? С матерью, мол, поругались…

— Тебе сколько годков-то? — поинтересовался Алексей, хотя знал. — Сорок? Сорок! А ума — воз да маленькая тележка!

— Зато у тебя на головенку шапка не налазит — умный такой! — смеялся Александр, откинувшись головой к стене.

— Сидишь тут еще. Ты давай рассказывай свою сказку, а то мне скоро спать. Без сказки плохо…

— Лады. Там у нас в гараже фургон стоит на яме. Я фуфайчонок из раздевалки натаскал, соорудил вес как надо. В гараже жарко: грейся, говорю, а я сейчас. Пошел к Симбирцеву, вахтеру, поесть взял. Прихожу. Она в фургончике лежит, притихла, глаза закрыты. Ну я ей: разденься, в гараже тепло.

Александр вдруг остановился, посерьезнел лицом впервые за этот вечер. Взгляд стал невидящим и уткнулся в стенную панель чуть выше склоненной над работой лохматой головы Алексея.

— Слышь, Лешка, — сказал он почти шепотом, — как их родители-то в город отпускают?.. На погибель-то?