Ночной карнавал

Он кружил ее по комнате на руках. Перед ее глазами кружилась жизнь Князя. Письменный стол. Абажур над головой. Шкаф. Книги. Лампа на столе. Портреты на стенах, кисти знаменитых художников: масло на холстах отсвечивает тускло, сквозь морщины кракелюр. Старинная парсуна. Древний князь в кафтане, с крестом в руке. Владимир?.. Твой святой?.. Тот, что крестил землю Рус и сбросил деревянных идолов в широкую, жестокую реку?.. Да. Он. Он — это я. Я женился многажды. Я ссильничал княжну Рогнеду на глазах у отца ее и братьев ее. Я взял в жены большеглазую византийку Ирину, с лицом как у святой Параскевы-Пятницы, белошвейку и мастерицу. А в опочивальне смеялся над тем, какой у нее живот: весь в веснушках. А потом разженился. Потом давал во дворце своем пир горой, бояре прискакали на белых конях, по усам текло, а в рот не попало… и встретил там, на пиру, средь буйных танцев и звона потиров, единственную любовь свою. О, Князь, ври, да не красней!.. Что Ты болтаешь!.. Я не болтаю, я люблю тебя. Ты… так сразу… говоришь о любви?.. Мне о ней — многие набалтывали с три короба. Брехали, подобно собакам… все для того, чтобы… потом… на койке…

А я говорю тебе, что я люблю тебя.

Он опустил ее наземь. Пол скрипнул под ногами. О, рассохшийся пол, и квартира плохо отапливается, здесь печка?.. да нет, батареи… И подтопок — старая печь-голландка… Я набрасываю сюда иной раз дровишек, так хорошо трещит, огонь пылает, я открываю дверцу, гляжу в огонь и вспоминаю Рус… Хочешь, растопим сейчас?..

Он сел на корточки перед голландкой, открыл дверцу, кинул немного поленьев, разжигу, поджег. Дул в пробудившийся огонек. Пламя обняло сухое дерево. Треск раздался, музыка огня, сполохи заходили по комнате, по груди княжеского кителя, по его бороде и усам, по голым рукам Мадлен — она успела скинуть свою шубку и берет, — по скорбно молчащим портретам предков на стенах; в синих глазах Князя заиграли искры, они стали похожи на синие лесные озера — там, далеко, в глуби северных, шумящих на холодном ветру лесов.

— Ты Царская невеста, — сказал он весело, еще подбрасывая поленьев в печь. — Тебе пойдет высокая кика… и сарафан до полу… Как ты попала в Пари?.. расскажи мне… нет, постой… погоди…

Он кинул полено на пол, оно грохнуло со стуком. Подхватил ее под мышки, и они слились в поцелуе столь неистово, до задыханья, до громкого стона, что не выдержали сами, колени их подкосились, и они рухнули на пол, близ пламенеющей печи — одетые, в чем были — он в кителе и военных галифе, она — в платье с блесткой золотой нитью, с открытыми сильно руками и шеей, кто же зимой, под Новый Год, надевает такое платье, дурочка, ты же замерзнешь, — нет, никогда, с Тобой — никогда: Ты моя печь, Ты мой огонь, Ты мое звездное пламя. Сгорю вместе с тобой.

Раскинулись. Он приподнял ее юбки, припал губами, лицом, головой к ее животу. К ее лону. Вот оно. Тайна мира и света. Тайна зачатья и смерти. И он целует ее туда, в тайну. И она обнимает его голову ногами. Это неистовая близость. Сколько кружевных юбок. Они снегом укрывают ее от него. Разорви! Сейчас. Он не может ждать. Они оба задыхаются, молят друг друга, умоляют: скорее! Это метель рвет путы и постромки. Это колесница летит. Царский возок катит по мартовским синим снегам. Ты не эропка! Ты из моей земли! Дам голову на отсечение. Ты родная. Твой запах родной. Он входит в мои ноздри. Он пытает меня и утешает меня. Он коронует меня Царской короной. Лоно. Сияющее лоно. Кружева сорваны. Разметаны. Платье, где крючок у платья, где застежка… хочу быть скорее нагою перед Тобой. Он разорвал шелковую ткань от нательного крестика до срама. Это не срам, жена моя, это твое жаждущее лоно. И я войду в него. Сейчас. Теперь. Навсегда.

Он лег на нее нагим — китель и галифе смело, как ветром — и его сильная загорелая, смуглая спина пригвоздила ее к полу, заходила ходуном. Он входил в нее толчками и рывками, стремясь прободать, как воин прободал копьем живую грудь Распятого; о, больно!.. — застонала она и сама, противореча словам боли, взяла его за спину, за колышащийся крестец, и втолкнула в себя еще глубже, еще неистовее; вот он погружается в тебя, как весло погружается в теплую воду прозрачного моря, и вода обнимает весло, а весло не достигает дна; у счастья нет дна, оно бездонно, — и ты опять вонзаешь ногти в спину возлюбленного, умоляя: не бойся!.. иди!.. глубже!.. сильнее!.. страшнее!.. безысходнее… Любовь так велика, что исхода нет. Нет воли и победы. Никто не побеждает. Все — побежденные. Люби меня!.. пронзи меня…

А ты, ты обними меня, родная до боли; впусти меня туда, откуда нет возврата.

Я не вернусь никогда к прошлому. Ты — моя великая полома. Я все сломаю, поломаю ради тебя. Я забуду мечту о Царском венце. Я пристрелю своего коня, не раз выносившего меня из смертной сшибки великой битвы. Я буду бедствовать ради тебя; ради тебя я стану богатым из богатых, если ты пожелаешь. Я научусь всему. Я брошу все. Я стану тобой ради тебя. Я стану собой, самим собой на веки веков.