Ночной карнавал

Кази нащебетала ей с три короба всякой всячины про мадам, про Дом, про Риффи, про иных подруг, когда после пикника девушек галантный Черкасофф отвез на авто в дом на рю Делавар. Мадлен едва слушала. Где она? Что с ней? Она не понимала. Эта ли жизнь ей снится? Той ли жизнью она живет?.. Эти люди что-то болтали про маски. Может, ее маска уже срослась с ней?.. И не отодрать?.. Оторвать только вместе с кожей, разрезая и плоть, и душу острым ножом?.. Вот нож любви. Дело ножа — резать. Дело жертвы — подставлять шею. Любовь, убивая, рождает. Что ты там лепечешь, бедняжка Кази?.. Я тебя очень люблю, оставайся у меня ночевать, ешь пирог, торт, фрукты, ешь все, только не заставляй меня говорить. Я сегодня немая. Я правда устала. Ах, ты не голодная?!.. Вот диван… добраться бы…

Она заснула сразу, лишь голова ее коснулась подушки.

Кази, кряхтя, стащила с подруги шубку, платье, сапожки, сорочку. Укрыла ее пледом, вязанным из пуха ангорских овец. Мадлен не пошевелилась. Лежала как мертвая. Открыла рот. Ресницы ее, едва прикрыв синеву райков, вздрагивали во сне.

— Бедная, бедная, — пробормотала Кази, примостилась рядом с ней, обняла ее. — Бедная ты моя. И здесь они тебя не оставляют. Доколе мы будем пахать на них?! Доколе?!..

Миг спустя уснула и она.

Две молодых женщины, смертельно уставшие от безумной жизни, спали на чужбине на роскошном, мягком, обитом панбархатом широченном диване в доме, не принадлежащем им, в городе, где они знали одну улицу — от борделя до булочной, в стране, имя которой — Эроп — они вышептывали, дрожа, как ругательство.

Ты не приглашена туда, Мадлен. С чего ты взяла, что тебя там ждут? Что с того, что не приглашена. Чепуха. Ты лучше многих знаешь, что важно быть дерзкой. Брось им себя в рожу. Нахулигань. Это возымеет действие. Там будет Князь. Там-то он точно будет. Ты искала его. Ты приезжала к нему домой, на улицу Делакруа… сколько раз?.. Ты не считала. Сосчитали все за тебя. Те, кто следил за тобой в окна. В глазки соседних дверей. Косясь с уличных скамеек. Из-под широких цветных зонтов кафе. Тебя выследили, заметили, запомнили. Насмеялись над тобой молча: шастай, шастай к нему, побегушка. Они его от тебя убрали. Они пригласили его… мало ли куда. На пикник. На сто пикников. В гости к родне, рассеянной по отдаленным уголкам необъятной Эроп. Снарядили повозку… поезд… карету… возок… дырявое авто. Трясись по дорогам Эроп, Великий Князь. Мы тебя оторвем от нее. Пусть она побегает кругами. Пусть покрутится белкой в колесе. Она стучалась к нему в дверь. Била в доски. Колотила. Отбила себе кулаки. Орала. Вышла заспанная консьержка, заворчала: «Несносная девчонка!.. Вот я скажу все в полиции!.. Тебя отловят!..» Она попятилась: ах, простите, извините. Книксены. Реверансы. Она пила с коньержкой кофе в ее каморке. Старуха жаловалась на жизнь. Разве на жизнь возможно не жаловаться? Да. Возможно. Она довольна жизнью. Вполне. А что ж ты так отчаянно орешь, девочка, и ломишься в чужую закрытую дверь?!.. Да… это… тут… вот… Можешь не говорить. Старуха весело подмигнула. Мы же все-таки с тобой женщины Пари. Не бойся. Он приедет. Он велел мне сказать тем, кто будет его спрашивать, что он уехал ненадолго. Ты любишь его?.. Ну, ну… С любимыми не разлучаются… Любимым не говорят «прощай».. Ты говорила ему «прощай»?.. Пей кофе, пей… Еще подолью…

Ты поедешь на этот бал все равно. Тебе ль привыкать к балам! Барон снабдил тебя сногсшибательной одежкой. На тебя будут оглядываться все эти дрянненькие княгини и баронессы, у которых, кроме титулов, ничего не осталось. Деньги сейчас у других. Боже, как она хотела быть богатой, и чтобы весь мир лежал у ее ног! Так она хотела отомстить. Кому?.. Воспитателю?.. Надсмотрщику?.. Лурду?.. Тебе это удалось. Наполовину. Ты еще не содрала с себя маску вместе с кожей. Князь. Я счастлива с Тобой. Даже когда Тебя нет рядом. Где Ты?! Старуха консьержка, хитро подмигивая, смеялась надо мной, подливая мне кофе, всовывая мне в рот круассан. Старуха похожа на гамена. Я видела в зеркало над головой старухи, как я бледна. Как белая ткань. Как белый атлас. В него меня завернут, когда…