Ночной мороз

Звуки фортепьяно замерли, а затем раздались снова из-за приоткрытой двери. Еще не войдя внутрь, он почувствовал, как ярко освещена эта комната с окнами на юг. Ему надо было как-то обнаружить свое присутствие: постучать в дверь, закашляться на лестнице или сильнее топать ногами по ступенькам… Но он ничего такого не сделал. Он был как будто околдован атмосферой этого большого дома и стоял сейчас, почти ослепленный лучами солнца, проникавшими в комнату через целый ряд высоких окон. Некоторые были открыты, и ветер шевелил белые занавеси. Комната была огромной, около ста — ста двадцати квадратных метров. Видимо в добрые старые времена здесь был бальный зал. Тогда каждая усадьба в округе была маленьким государством, а хозяева — своенравными правителями, распоряжавшимися своими богатствами, как им заблагорассудится. Мебели в комнате не было, если не считать стоявших вдоль двух противоположных стен нескольких дюжин стульев из дерева светлых пород в стиле бидермейер. Белая краска во многих местах стерлась, не сохранилась краска и на широких половых досках. Однако на потолке висела роскошная люстра, вывезенная когда-то, по всей вероятности, из Богемии. В углу комнаты, как будто перед концертом, стоял белый рояль, и на табуретке сидела Гудрун Бауге и бренчала бетховенскую «К Элизе», столь традиционную для всех начинающих играть на фортепиано, во всяком случае, первые тридцать тактов.

Валманн все еще не обнаруживал своего присутствия, мысленно он был где-то далеко отсюда, и перед ним была совершенно другая картина. Он чувствовал, как к глазам по непонятной причине подкатывают слезы, чувствовал прикосновение мальчишеских рук, обнимающих его за шею, и слышал мягкий, еще не ставший мужским голос, шептавший ему на ухо: «Ты что, плачешь, Юнфинн?..» Чувствовал мягкое прикосновение мальчишеских губ к своей щеке. Он всем своим существом противился этому, как тогда, так и сейчас, и ничего не мог поделать с хаосом, поглотившим все его чувства. Ему была неприятна эта внезапная невинная близость, продолжавшаяся каких-то пару секунд: «Здесь нечего стыдиться, Юнфинн. Музыка часто так действует на людей, особенно Дворжак…»

Комната была ярко освещена проникавшим через открытое окно светом, и на втором этаже фру Хаммерсенг играла на пианино…

— Господи помилуй, ну и напугали же вы меня!

— Я не нарочно. Извините. Я как раз собирался постучать. — Валманн выглядел, должно быть, таким же ошеломленным, как и она.

— Я сама виновата. Я так увлеклась, что ничего не заметила.

Гудрун Бауге выглядела на этот раз, как это ни странно, совершенно растерянной. Она тут же поднялась с табуретки, как будто он застал ее за каким-то запрещенным занятием. Валманн же надеялся, что она в замешательстве не обратила внимания на то, как он взволнован.

— Так вы играете на рояле?

— Да нет… Может быть, я и могла бы научиться играть по-настоящему, но я начала слишком поздно. В шестнадцать лет много уже других интересов… школа…

— И мальчишки? — Он сказал это непреднамеренно, вовсе не для того, чтобы, воспользовавшись ее репликой, спровоцировать ее на более личный разговор, а просто потому, что сам никак не мог вернуться к привычному деловому тону.

— Это пришло позднее, — возразила она с легкой печальной улыбкой. — Я была целеустремленной, мечтала стать врачом или инженером и не хотела мириться с тем, что у меня не все получалось. А потом… я нашла своего агронома… — Улыбка стала более широкой, но не более радостной.

— Я пришел узнать, не общались ли вы с владельцем усадьбы с тех пор, как мы в последний раз разговаривали, — начал Валманн с непонятно откуда взявшимся служебным рвением. Он был вынужден признать, что Гудрун Бауге больше нравилась ему на тракторе. Он уже интуитивно почувствовал, что повседневная жизнь в усадьбе не столь радостна. — Это очень важно, — добавил он. — Мы нашли следы недалеко от хижины, которые говорят о том, что это дело связано с еще одним, которое мы расследуем.

— Вот как? Каким же делом? — Она очнулась и проявила интерес, как будто труп, найденный в лесу, был будничным происшествием, частью неумолимого естественного хода вещей, но возможная связь этого события с другим преступлением коренным образом меняла ситуацию, особенно для нее.

— Этого я, к сожалению, не могу сказать, ведь следствие еще не закончено. — Валманн бросил на лету эту заученную фразу, как кранец между двумя бортами — своими обязанностями и любопытным зрителем, — и даже почувствовал некоторое облегчение. — Нет ли каких-либо известий от самого Солума или о том, где он находится?

— Он сейчас по дороге домой, — ответила она и оглянулась, как будто ожидала, что он вот-вот появится. — Мы получили от него вчера электронное письмо.

Электронное письмо. Значит, старик крестьянин разбирается в современной технике. Да, о том же говорит и оборудование его кухни.

— Он не сообщил точно, когда приедет, только написал, что уже в дороге. Поэтому я и пришла пода, чтобы проветрить помещение и вытереть пыль.

— Так мы можем с ним связаться?