Ночной пасьянс

И Щерба вдруг понял другое: Кухарь боялся — вдруг кто-то узнает, что знакомы, одноклассники, что отец репрессирован, а он, майор Кухарь, благословил наградные бумаги сына врага народа… Но мог же просто замухорить их, зарубить, не объявляться. Щерба и не знал бы никогда, что он… Мог бы понадеяться, что Щербу убьют… Чего же он вылез?.. Объяснение могло быть одно: комбриг человек настырный, смелый, вспыльчивый. Щерба ходил у него в любимцах, даже расцеловал прилюдно, когда дивизион Щербы сжег семь «пантер». К тому же комбриг и командующий корпусом были друзьями еще по курсантским годам, и комбриг добивался своего, в особенности когда речь шла о наградах для его людей, тем более, что просил их всегда за дело. Кухарь все это просчитал и понял, что заруби он наградные документы Щербы, — комбриг взъерепенится, нашумит командующему, а ведь они на «ты», рюмку вместе выпивают, не то что он, Кухарь, вытягивающийся перед комкором, завидев его еще за сто метров… Что тут делать? И подписать боязно, и замухорить опасно, вдруг комкор поинтересуется…

Все это, может, и забылось бы, но спустя много лет, когда встретились снова уже на юрфаке, Кухарь сам вроде напомнил: повел себя как последний дурак — пытался расположить к себе, заискивал, намекал, что прошлое касается только их двоих, и хорошо бы, чтоб больше никто не знал.

«Ты ему не напоминай, не давай понять, что раскусил его тогда, сказала Щербе однажды жена. — Ты свидетель его подлости и унижения. Люди не любят таких свидетелей».

Единственный человек, кто знал об этом, — Сергей Ильич Голенок.

«Юрка всю жизнь будет чувствовать себя пресмыкающимся перед тобой, сказал он Щербе. — Ненавидеть и любезничать. Будь с ним осторожен, Миня. Споткнешься — добьет.

Подобный тип вечен, неистребим. Они начинают сражаться за себя не после того, как их разоблачат, а до — упреждают. Помнишь историю с индюшками на сыроварне, как Юрка прибежал ко мне и клянчил, чтоб я сказал директору школы, что он непричастен? А ведь его никто еще не обвинял! Но он хотел упредить. Так и в твоем случае с наградными документами…»

— Слушаю тебя, Юрий Кондратьевич, — сухо сказал Щерба.

— У меня юрист ушел на пенсию. Нужен толковый человек. Оклад приличный. Порекомендуй кого-нибудь. Не сопляка-выпускника, конечно, а чтоб со стажем мужик был. Ну и характер… чтоб мы сработались.

— Это что, срочно?

— Желательно, — сказал Кухарь.

— Я в отпуск ухожу.

— Куда едешь?

— По Волге.

— С Галей?

— Да.

— На кой тебе черт Волга! — рассыпал Кухарь смешок. — Жарынь, тьма народу… Да и деньги сумасшедшие! Ты каким классом? Могу на сентябрь сделать две путевки в Карловы Вары. С тридцатипроцентной скидкой. Тебе и Гале. Отличный санаторий. Сервис. Заграница.

— Не получится. Ей в сентябре в школу, — отказался Щерба, выдвинув самый удобный мотив отказа. — А человека я тебе подыщу, когда вернусь. Если, конечно, потерпишь, — не очень веря, что поиск юриста для облсовпрофа был истинным поводом звонка Кухаря.

— Ладно. Видно будет… Чем занят сейчас?

— Всего хватает.

— Я слышал, опять ворошите дело об этих расстрелянных?

«Вот оно что! — подумал Щерба. — Ну да, брат-то его был тогда председателем парткомиссии! Каким образом пронюхал, что я занимаюсь этим?.. Неужто шеф сболтнул?.. Могли случайно встретиться в обкоме. Тары-бары и — выползло. Вроде и тайна небольшая, не секрет, тем более в мимолетной беседе с членом бюро обкома, председателем Облсовпрофа. „Как живете? Что нового? Как там мой приятель Миша Щерба?“ Таким вот образом…»

— Кроме этого хватает. Есть дела посерьезней, — увильнул Щерба.

— Тоже верно… Да и что там может быть нового?! Все давно досконально проверено. Брат-то мой, покойный, уж как изучал!

— Помню… — сказал Щерба, — удивленно думая между тем: — «Чего вдруг Юрку зачесало, когда там действительно все ясно?»

— Я ж и говорю! Пустая трата времени… Вот публика! Пишут и пишут! Мы тоже от этих жалобщиков стонем… Держи меня в курсе, если что… А насчет Карловых Вар подумай, посоветуйся дома… Будь здоров!..

22

Задержанный в аэропорту за спекуляцию водкой шофер такси Смотрицкий сидел в кабинете следователя — в маленькой комнате с одним окном, где кроме стола, четырех стульев и старого обшарпанного сейфа, ничего не было. Кабинет находился в конце длинного темноватого коридора, из дежурки доносились громкие голоса, хлопали входные двери.

Смотрицкий был хмур, небрит, невыспавшийся, воспаленные глаза сузились, откуда-то под ногти набилась грязь. Он сидел, опустив голову, и чувствовал, как от трикотажной тенниски разило потом. Машина его стояла на площадке районного ГАИ, размещавшегося на втором этаже этого же здания.