Ночной пасьянс

Дальше шло в том же духе, и Михаил Михайлович по остальному лишь проскользнул взглядом. Венчало документ самоутешительное сообщение, что «проведено шесть деловых встреч, на которых профилактировано 27 человек». Эта бодрая фраза в общем-то ничего не объясняла, она была неким оптимистическим довеском к общей печальной картине, где почти в каждой графе стояли реальные цифры преступности.

Он посмотрел на часы. Без четверти двенадцать. До часу надо было успеть в турбюро выкупить путевки. С двадцать восьмого июля круиз по Волге. Время, конечно, не подходящее — разгар лета, зной, свой отпуск он смог бы еще как-то исхитриться перенести на сентябрь, но у жены на работе существовал жесткий график.

Михаил Михайлович запирал сейф, держа под мышкой папку со сводками, чтоб по дороге возвратить ее в особо общую часть (где она хранится и откуда выдается под расписку), когда зазвонил телефон.

— Здравствуй, Миня, — услышал моложавый баритон и непроизвольно нахмурился — узнал голос Кухаря. — Узнаешь?

— Да. Здравствуй. Слушаю.

— Как живешь?.. Все нормально?.. Что дома?.. Все в порядке?..

У Кухаря была странная манера разговаривать — задавать вопросы и не дождавшись ответа, самому же отвечать на них. В этом Михаил Михайлович улавливал и характер человека и его стиль общения, весело-доверительный и одновременно барственно-начальственный, в котором угадывалось просто безразличие. Виделись они с Кухарем очень редко, не общались и не перезванивались. Пожалуй, никто, кроме Сергея Ильича Голенка, не знал Кухаря так, как Михаил Михайлович. Он многое забыл, многим простил за минувшие десятилетия, но как-то помимо его воли и желания, сама жизнь что ли сохраняла в особой половине своей памяти холодное зимнее свекловичное поле, дождь со снегом, вонючую сыроварню, крепкотелую Настю, ее замызганный халат, сильные в икрах ноги, засунутые наголо в кирзовые сапоги, голодные дни и Настины лепешки из отрубей и патоки. Но сильнее всего откликался на нынешний заискивающе-доброжелательный голос Юрия Кондратьевича Кухаря давний издевательский голос Юрки Кухаря, когда он шпынял своего одноклассника Миню Щербу напоминанием, что он, Миня — сын врага народа, всякий раз вгонял в такой страх, от которого внутри все зябло. И уходя в армию, расставшись со своим ненавистным недругом, не думал Миня, что судьба сведет их вновь посередине войны. Был Миня к тому времени командиром истребительно-противотанкового артиллерийского дивизиона. Командир бригады отправил наградной лист на капитана Михаила Михайловича Щербу — просил ему орден «Красного Знамени» в расчете, что уж «Красную Звезду» дадут. Прошло сколько-то времени, стояли на переформировке, звонит как-то офицер из штаба: «Щерба? Приезжай, дело срочное есть». Поехал. Вошел в землянку и обомлел: на нарах, положив руки на стол, сидел Юрка Кухарь. Майорские погоны, весь чистенький, новенький, косую улыбочку просвечивала знакомая фикса. «Ну гад, и тут нашел, холодея, подумал Щерба. — Если опять начнет насчет отца… Ведь я же все в анкетах писал, ничего не скрыл… Застрелю сволочь… И так хана, и так хана… Пусть под трибунал, к стене, в штрафбат… Застрелю!..»

Но Кухарь поднялся, весело подошел, обхватил за плечи, потряс, сказал:

«Ну, здорово, рад видеть, герой!»

Щерба кивнул, насторожился.

«Я приехал сверху, — Юрка ткнул многозначительно пальцем в потолок и сказал неопределенно: — Занимаюсь кое-какими ответственными делами, осклабился. — В вашем корпусе недавно… Тут вот недельку назад шебуршу бумагами, читаю и глазам не верю: Щерба! Миня!.. — Кухарь отошел, сел на нары. — Оформлять твое орденское дело должен я… Ты мне, Миня, правду скажи: твой отец враг народа? Ты извини, что я так — напрямую… Но сам понимаешь…»

«Он репрессирован», — сквозь зубы ответил Щерба.

«Значит враг народа?»

«Он репрессирован», — глухо повторил Щерба.

«Ну ладно… „Звезду“ хочешь получить? Я все сделаю, как надо, но с условием: мы с тобой не знакомы. Понял? Чтоб не подумал кто, что подсобляю однокласснику. Понял?» — он вцепился напряженным взглядом в лицо Щербы. И не было уже в этом взгляде ни радости от встречи, ни доброжелательства, а проступила из истинного нутра Юрки Кухаря злобная осторожность. Он ненавидел сейчас Щербу за то, что пришлось притворяться, лгать, как-то зависеть. «Так ты понял?» — в третий раз спросил он.