Ночной портье

– Ваша предупредительность делает вам честь, но в данном случае она излишняя. Я уже обо всем переговорил с ней по телефону.

– Вы ясно сознаете, на что идете?

– Совершенно ясно, – ответил я и, твердо взяв его под руку, повел к дому по посыпанной гравием дорожке.

Не могу сказать, что этот вечер в доме Эвелин прошел вполне удачно. Дом был очаровательно и со вкусом обставлен, хотя и недорогой мебелью; однако маловат, как заметил Фабиан. Обе купленные мной в Риме картины висели на стене, господствуя надо всем в комнате. Эвелин была одета буднично, в черных брюках и свитере, как бы подчеркивая, что не устраивает особого приема для первого из моих друзей, с которым знакомится. Она поблагодарила за шампанское, но сказала, что не в настроении пить его, и пошла на кухню, чтобы приготовить нам коктейли.

– Пусть шампанское останется до свадьбы, – решила она.

– Ну, тогда его будет неизмеримо больше, дорогая Эвелин, – сказал Фабиан.

– Даже если и так, – решительно возразила Эвелин, уходя на кухню.

Фабиан задумчиво поглядел на меня, как если бы хотел сказать что-то важное, потом вздохнул и молча опустился в большое кожаное кресло. Когда Эвелин вернулась с кувшином и стаканами, Фабиан беспокойно покручивал свои усы, ему было явно не по себе, но он поспешил притворно обрадоваться выпивке.

Эвелин помогла мне отнести чемоданы в спальню. Она была не из тех американок, которые считают, что конституция даровала им право не таскать» ничего тяжелее сумочки с косметичкой и чековой книжкой. И была гораздо сильнее, чем выглядела. Спальня оказалась просторной; вместе с примыкающей к ней ванной она тянулась вдоль всего дома. В спальне стояла огромная двуспальная кровать, туалетный столик, книжные шкафы и два плетеных кресла-качалки в алькове. Очень уютная обстановка. Да и лампы, подметил я, стояли так, чтобы было удобнее читать.

– Ну как, будешь ты счастлив здесь? – тихонько спросила меня Эвелин. В ее вопросе слышалась некоторая не свойственная ей тревога.

– О да, – ответил я и, обняв, поцеловал ее.

– А твоему другу, кажется, совсем не нравится у меня? – прошептала она.

– Неважно, – как можно уверенней возразил я. – Как бы там ни было, не он, а я женюсь на тебе.

– Будем надеяться, – с сомнением сказала Эвелин. – Он честолюбив. В нем есть многое от вашингтонских политиков. Сжимает губы, когда злится. Он служил в армии?

– Да.

– Должно быть, полковник. Напоминает мне полковника, который очень огорчен тем, что война закончилась. Держу пари, что он полковник. Не знаешь?

– Нет, никогда не спрашивал.

– Но мне показалось, что вы очень близки с ним.

– Да, так и есть.

– И ты никогда не пытался выяснить, какое у него звание?

– Нет.

– Странная у вас дружба, – заключила она, высвобождаясь из моих объятий.

Фабиан стоял у камина и рассматривал висевшую над ним картину Анжело Квина, изображавшую главную улицу маленького американского городка.

Когда мы вернулись в комнату, Фабиан ни словом не обмолвился о картине, которую с таким вниманием разглядывал.

– Что касается остального, – с преувеличенной сердечностью обратился он к нам, – то позвольте, дорогие детки, пригласить вас на подобающий случаю обед с моллюсками, крабами и прочими дарами моря. Тут недалеко, в Саутхэмптоне, есть ресторанчик…

– Нам незачем куда-то ездить, – перебила Эвелин. – У нас в Сэг-Харборе ресторан, где подают таких омаров, которых вы никогда не едали.

Фабиан поджал губы, но вежливо поклонился:

– Как вам будет угодно, дорогая Эвелин. Она вышла за пальто, и мы остались вдвоем.

– Мне она и впрямь понравилась, но кто знает, что у нее на уме. Бедный Дуглас!

– Вот уж вовсе некого и нечего жалеть, – отрезал я.

Фабиан пожал плечами, погладил усы и повернулся к картине над камином.

– Откуда она у нее? – спросил он.

– Я купил в Риме и подарил ей.

– Вы? – несколько удивился он. – Любопытно. А где нашли ее?

– У Бонелли, на виа…

– А, знаю. Знаю его галерею – перебил он меня. – Старик с прыгающей вставной челюстью. Если случится быть в Риме, загляну к нему.

Эвелин вошла с пальто на руке, и Фабиан быстро подскочил к ней, чтобы помочь надеть. Мне это показалось добрым знаком.

Омары, как и говорила Эвелин, оказались отменно хороши. Фабиан заказал одну, затем вторую бутылку вина, и напряженность наших отношений ослабела. Он стал хвалить мое умение ходить на лыжах, советовал Эвелин учиться у меня, мимоходом рассказал о нашей с ним жизни в Париже, Гштааде, припомнил пару анекдотов о Квадрочелли, а мы описали ему случай со взрывом яхты. Словом, беседа за столом была живой и непосредственной, в ней, конечно, не упоминались ни Лили, ни Юнис. Заметно было, что Фабиан и так и сяк старался завоевать расположение Эвелин.

– Скажите, Майлс, – обратилась к нему Эвелин, когда мы уже пили кофе, – вы на войне были в чине полковника? Спрашивала об этом у Дугласа, но он не знает.

– Боже упаси, – рассмеялся Фабиан. – Всего лишь младшим лейтенантом.

– А я была уверена, что вы по меньшей мере полковник.

– Почему?

– У вас такой начальственный вид.

– Его я научился напускать на себя, чтобы скрывать недостаток самоуверенности.