Ночной портье

– Ладно, если вы уж так настаиваете. Так вот, по некоторым причинам этот немец, герр Штюбель, решил продать часть семейного собрания картин. Он считает, что этим можно избежать судебных процессов при разделе наследства. И, вполне естественно, предпочитает продать, не платя налогов. Избежать таможенных поборов при вывозе за границу.

– Значит, мы собираемся тайно, контрабандой, вывезти его картины из Швейцарии?

– Я полагал, что вы меня лучше знаете, Дуглас, – с упреком сказал Фабиан.

– Тогда объясните, что мы делаем. Покупаем или продаем?

– Ни то, ни другое. Мы просто посредники. Честные посредники. В Южной Америке есть один очень богатый человек, мой знакомый…

– Опять знакомый.

– Мне известно, – невозмутимо продолжал Фабиан, – что он собирает картины эпохи Ренессанса и хорошо платит за них. В страны Южной Америки перекочевало много ценных произведений искусства. Вероятно, тысячи картин великих европейских мастеров спокойно переплыли океан и хранятся там в особняках, где еще сто лет никто и не услышит о них.

– Вы утверждаете, что мы ничего не будем вывозить из Швейцарии. Но когда в последний раз я смотрел на карту, Швейцарии не было в Южной Америке.

– Не острите, Дуглас. У вас плохо получается. Тот южноамериканец, о котором я упомянул, в настоящее время находится в Сан-Морице. Он в большой дружбе с послом своей страны, и дипломатическая почта к его услугам. К слову сказать, он намекнул мне, что готов за картину большого художника заплатить до ста тысяч долларов. Нам, следовательно, надо выжать из нашего немца подходящий процент за посредничество.

– Что вы считаете подходящим? – Двадцать пять процентов, – тут же определил Фабиан. – Итак, двадцать пять тысяч долларов за пятичасовую, совершенно законную поездку по живописной, прекрасной Швейцарии. Отсюда в Сан-Мориц. Теперь вы понимаете, почему мне хотелось заехать сюда?

– Да, понимаю, – кивнул я.

– Не глядите так угрюмо. Между прочим, чтоб не забыть, картина, которую нам покажут, кисти Тинторетто. Как профессор истории искусств вы, конечно, узнаете ее. Запомнили имя художника?

– Тинторетто, – повторил я.

– Превосходно, – ласково улыбнулся мне Фабиан и налил нам обоим вина.

Уже стемнело, когда мы подъехали к вилле герра Штюбеля, приземистому двухэтажному каменному строению, стоящему высоко над озером, с прилегающей к нему узкой дорогой. В окнах за закрытыми ставнями не было света. Жилище не походило на дворец человека, владевшего собранием картин старых мастеров.

– Вы уверены, что именно здесь? – спросил я Фабиана.

– Да, здесь, – кивнул он, выключая мотор. – Хозяин мне подробно объяснил.

Мы вылезли из машины и направились по тропинке через небольшой заросший сад к входной двери. Фабиан дернул колокольчик, но внутри дома не последовало никакого движения. Мне показалось, что за нами откуда-то наблюдают. Фабиан вторично дернул колокольчик, и скрипучая дверь наконец отворилась.

– Buona sera 12, – сказала стоявшая в дверях низенькая старушка в кружевном чепчике и передничке.

– Buona sera, signora, – ответил Фабиан, входя в дом. Прихрамывая, старушка провела нас через тускло освещенный зал. Никаких картин на стенах не было.

Она открыла тяжелую дубовую дверь, и мы вошли в столовую, которую освещала большая хрустальная люстра над столом. Ожидая нас, тут стоял грузный плешивый мужчина с отвислым животом и шкиперской бородкой. Он был в измятой плисовой куртке и коротких штанах, красные шерстяные чулки до колен плотно обтягивали его толстые икры. Позади него на стене висела большая темная картина без рамы, пришпиленная кнопками. На ней была изображена мадонна с младенцем.

Чуть наклонившись, мужчина поздоровался с нами по-немецки.

– К сожалению, герр Штюбель, – сказал Фабиан, – профессор Граймс не знает немецкого языка.

– В таком случай будем, конешно, говорить по-английски, – с довольно заметным акцентом проговорил Штюбель. – Очень рад, что ви приехаль. Не хотите ли немного освежиться?

– Вы весьма любезны, герр Штюбель, – отвечал Фабиан, – но у нас нет времени. Профессору Граймсу нужно в семь часов позвонить в Италию, а потом в Америку.

Штюбель прищурился и потер ладони, словно они у него вспотели. У меня сложилось впечатление, что ему явно не хотелось, чтобы куда-нибудь звонили.

– Могу я взглянуть? – сказал я, шагнув к картине на стене.

– Да, пожалуйста, – с готовностью согласился Штюбель, отойдя в сторону.

– У вас, конечно, есть документы на эту картину? – спросил я.

Штюбель на этот раз еще сильнее потер ладони:

– Конешно есть. Но не с собой. Они… они в моем доме… во Флоренции.

– Понятно, – холодно сказал я.

– Доставить их дело нескольких дней, – продолжал Штюбель. – Я поняль, мистер Фабиани что у вас мало время. – Он повернулся к Фабиану. – Вы говориль мне, что гаспадин уезжает в конце недели.

– Возможно, и говорил, но, честно говоря, не помню, – отозвался Фабиан.

– В любом случай – вот эта картина. Она сама говорит за себя, профессор.