Ночной смотрящий

— Именно, Андрей. Именно от жадности. Ты поставь им самой лучшей водки, они скажут: ох, хороша! А когда водка кончится, будут хлестать смагу за милую душу. И попытаться самостоятельно приблизиться к высокому стандарту — ни-ни. Зачем? Им что бухло, что пулемет, лишь бы с ног валило.

Муромский подумал и добавил:

— Хотя люди в общем и целом очень хорошие. Такой, блин, нюанс!

* * *

У вервольфа оказалась роскошная шерсть — темная, почти черная. Даже сейчас, изгвазданная, свалявшаяся, местами ободранная, залитая кровью, она производила впечатление.

Больше в его внешности найти что-то положительное было решительно невозможно.

С первого же взгляда на это существо тянуло блевать и убивать.

Порвать на куски, хоть зубами. Стереть с лица земли. А потом сделать что-нибудь с собственной головой, чтобы не мучиться остаток жизни ночными кошмарами.

Комплекцией вервольф напоминал мальчишку-подростка, правда, очень ширококостного и тяжелого. С отвратительно худыми и жилистыми конечностями, мерзко вывернутыми в суставах. Причем если туловище и ноги шерстью заросли густо, то плечи, например, были почти голые, лишь местами на них красовались черные клочья. Очень странно выглядела стопа — когтистая и ороговевшая, чем-то она походила на птичью лапу. И кисти рук были… Тошнотворны. Лузгин поймал себя на том, что не смог бы описать их на бумаге.

Морда и вправду бульдожья, плоская, с торчащими наружу клыками, тяжелыми брыльями — гадкая черная морда.

Одни уши были вполне человеческие, разве что сильно в шерсти, зато на подобающих местах, по бокам головы.

— А глаза желтые, — сказал Муромский. — А кровь почти черная…

Лузгин сплюнул.

Вервольф лежал неподвижной тушей, и только бока чудовища едва заметно шевелились. Спеленали его умело — руки за спину, ноги заломлены и примотаны к рукам. Проволокой.

— Кобель. Вишь — яйца? Ох, получил он по ним сегодня… За все хорошее.

Лузгин сплюнул еще раз.

— Надо бы в зубы ему чего-нибудь, — решил Муромский. — Ну-ка…

С неожиданной ловкостью он махнул ногой и всадил каблук оборотню под ребро. Лузгин удивленно покосился на отставного моряка. Удар был хорошо поставленный, и не простой, спецназовский, из тех, какими ломают хребты вражеским овчаркам.

Вервольф тихо охнул, пустил слюни и размазался по полу.

— Я думал: а если он придуривается, — объяснил Муромский. — Ну здоров, чертяка. Точно, на пилораму его! Эй, народ! Там обрезок трубы валялся, суньте ему в зубы, проволоку внутрь пропустите и на загривке смотайте. А я за машиной пошел. Сейчас устроим… доставку товаров населению.

Лузгин закурил и прислонился к ограждению стойла. В ухо тепло и влажно дышала сонная корова.

— Узнать бы, кто ты… — пробормотал Лузгин тихонько, глядя на вервольфа и напряжением всех сил заставляя себя поверить: это не сон. — Хотя бы откуда. И раскрутить цепочку. Я ведь умею. Могу. Выяснить, что с тобой случилось. Мне ведь тебя почти жалко, парень. Я не плохой, не злой. Просто… Какой же ты отвратный!

Подошел и встал рядом Юра Яшин.

— Да, — сказал он, — такого мочкануть не грех. Но знаешь, какая штука, Андрюха? Слушай. Мы, когда его месили, были все точно голову потерявши. А он в один момент из сети-то почти вылезши, лапу высвободивши. Ох, хорошо отмахнуться мог! И меня достать, и Сенька по чану точно бы огреб. Муромский ему по суставу ломом, да поздно. И вот я думаю теперь — а чего зверь нас не тронувши, а? И раньше — собаки, овца… Ты ж не знаешь, его на той неделе баба Вера поленом огревши. Думала, мужик пьяный на двор залезши. Сама потом от страху чуть не окочуривши…

— Мелковат он для взрослого, тебе не кажется? — спросил Лузгин.

— Слушай, да, пацан, — сказал Юра уверенно. — Лет четырнадцать.

— И все-таки в округе были человеческие жертвы.

— Это не его.

— А кто же тогда?

— Городские, кто…

— Ох, не любите вы городских!

— Слушай, фигня это, — не согласился Юра. — Мы к городским нормально. Нам с ними друг без друга никак. В Зашишевье каждый второй наполовину из города — либо там работавши, либо еще чего. Не в этом дело совсем.

— Ладно, замнем. В любом случае, вот кто все знает. Допросить бы! Если в нем осталось хоть что-то еще человеческое… Но я боюсь, с такой собачьей рожей он не в состоянии говорить. И не факт, что он вообще помнит, как это делается.

— Слушай, ты ему ксиву свою предъяви, — предложил Юра. — Скажи: я корреспондент московской газеты, нарочно сюда приехавши, чтобы взять у вас интервью. А? Слушай, он сразу вспомнит, как разговаривают!

— Любите вы, Яшины, над людьми издеваться, — буркнул Лузгин.

— Слушай, да я от чистого сердца посоветовавши! — тоном оскорбленной невинности сообщил Юра и отошел, сдавленно хихикая.

— Так и сделаю, — пообещал Лузгин ему вслед.

Оборотень вдруг напрягся всем телом, громко хрюкнул и снова расслабился, затих.

— Фу… — выдохнул Юра, опуская ружье.

Лузгин потер грудь в области сердца.

— Вот же пакость! — сказал он. — Даже сейчас напугать в состоянии.

— Трубу-то ему в зубы точно надо, — вспомнил Юра. — Мало ли…

— Зубы — выбить! И когти вырвать.

— Слушай, Андрюха, пожалей мальчишку.

— Мальчишку?! — взвился Лузгин.