Ночной сторож

Чтобы о нем говорили как о пьянице — в это он не верил и не боялся этого. И не понимал, отчего ж так тошно ему, пока не вспомнил: Федя. Как же Федя не рассказал, даже лгал, что не слышал ничего? Даже Егорычев упрекнл его в раздевалке. В понедельник Шубин опять спросил друга: «Как же ты не помнишь, не может быть такого!» — «Действительно,— удивлялся Федя.— Странно. Газетка передо мной лежала, должно быть, зачитался». — «Но когда Агейчик мою фамилию назвал, ты не мог не прислушаться! Если бы при мне сказали «Новиков», я бы сразу насторожился!.. Может быть, ты выходил в это время?» — «Нет, не выходил, вроде… Да кинь ты об этом думать,— сказал Федя.— Муть все это». Шубин не мог объяснить, что думает он об этом из-за Феди. Почему, ради какой выгоды Федя, старый его друг, скрывая, предавал его? И успокоился, когда понял: посторонний человек, конечно, поторопился бы все выложить ему, но Федя — друг, Феде стыдно, что он промолчал на цехкоме, не вступился… Чудак, этого Шубин и не требовал от него… «Я знаю, откуда пошло, что я пью с рабочими,— догадался он.— Это только Стас мог Агейчику сказать». Федя сделал вид, что вспоминает: «Действительно, Стас ляпнул что-то такое». — «Да ему-то что за дело? Он-то куда лезет?» — «Он в предцохкома лезет. Он заявление в партию подал».

Бедный Федя! На цехкоме он упустил то мгновение, когда должен был заговорить, а потом растерялся и запутался. Он стал избегать Шубина. И в то же время ему нужно было чувствовать дружбу Шубина, чтобы убедить себя, что ничего не произошло.

В воскресенье он явился к Шубиным рано утром, когда они еще не встали.

Они не спали. Маша была у бабушки, и вылезать из кровати на холод не хотелось. Слышали, как простучал коньками мальчишка Ковальчуков, слышали голос Яди: «Не грукачи ты, леший, дай людям отдохнуть». Запах кипящего старого сала проникал в комнату. Федя постучал в их дверь и ждал на кухне, пока они одевались. Аня вышла к нему в голубом атласном халате почти до пола, в голубой косыночке, закрывающей уши.

— Смотри, какая наша Анечка! — запричитала Ядя.— Ну, ей-богу, чистая куколка!

— Мировецки,— согласился Федя.— Аня, я книги принес и тут еще один списочек.

Она носила ему учебники из своей библиотеки.

Поставили на примус чайник, на керогаз — картошку «в мундирах». Разговор не получался. Шубин не решился снова расспрашивать о цехкоме, Федя чувствовал, что пришел зря.

— Мяса не надо? — спросил он.— В четырнадцатом сметану дают. Танька моя там очередь заняла.

Шубин не захотел принять услугу:

— Не надо.

— Как не надо? — удивилась Аня.

Федя обрадовался, стал объяснять, что надо встать перед Таней, даже вызвался проводить:

— Идем, я тебя сам туда поставлю. Пусть только кто пикнет. Скажу, вместо себя.

— Не надо,— повторил Шубин.

Он проводил друга до двери, вернулся, Аня сказала:

— Ты его обидел.

— Переживет,— усмехнулся Шубин.

— Человек старался…

— Виноват, потому и старался.

— В чем виноват? — насторожилась Аня.

— Да ни в чем! Он был на цехкоме, когда меня разбирали за эту пьянку несчастную. Что он мог там сделать? Вот он и молчал в тряпочку.

— Говорили, что ты пьяница, а он молчал?

— А что он мог?

— Это из-за меня,— вдруг сказала она.

— Что?!

— Он меня ненавидит.

— Глупости, Аня.

— Тогда почему же он тебя предал?

Хлопнула входная дверь, кто-то постучал в их комнату, Шубин откликнулся:

— Мы на кухне.

Это Федя все ж таки принес мясо:

— Держите. Девять тридцать. Деньги потом, я тороплюсь. Бывайте.

Шубин снова проводил его до двери. Вернулся на кухню. Аня поднялась, пошла в комнату.

— Ты что? — спросил он.

— Голова болит,— сказала она.

Вошла Ядя, вгляделась:

— Что-то ты, Боря, затосковал?

— Все нормально, Ядя.

— Опять с Аней?

— А что с Аней?

— Думаешь, мы ничего не видим? Боря… а что это она у тебя такая?..

Знала ли Ядя, что Аня больна?

Конечно, нет. Если бы он даже сказал ей, она бы не поверила. Он не верил в это сам. А ведь он знал то, о чем Ядя не догадывалась. Он знал, что сейчас у Ани болит голова, и эта боль особенная, она у Ани оттого, что сейчас здесь был Федя. Он знал, что каждый раз, когда Ане не удается избежать встречи с Ковальчуком, у нее так же болит голова.

Об этом не хотелось думать. Каприз это, странность ли, болезнь — это было выше его понимания. Он уже много лет пытался это понять, с того дня, когда Людмила Владимировна спросила: «Вы, Боря, разве не замечали за ней никаких странностей?»

«Папа, мама, мы решили пожениться»,— объявила Аня. Людмила Владимировна только и сказала: «Ох, дети, не рано ли? Как-то это для нас неожиданно»,— и, если не считать этих слов, вела себя так, словно бы Аня и не сказала ничего. Но едва Аня вышла за чем-то из комнаты, на не поворачивая головы, торопливо — Аня могла увидеть ее через открытую дверь,— но твердо приказала: «Боря, приходите завтра в клинику. Аня не должна знать об этом». Григорий Яковлевич смотрел в сторону. Когда Шубин ехал в клинику, он был уверен, что услышит: «Мы вас очень любим, Боря, но вы должны с нами согласиться, что Аня вам не пара…» А увидел заискивающую улыбку.