Ночной сторож, или Семь занимательных историй, рассказанных в городе Немухине в тысяча девятьсот неизвестном году

Втроем же они встретили Пекаря, который победил минского гроссмейстера и вернулся в отличном настроении. Он привез Настеньке в подарок огромный складной полотняный зонтик, под которым художники рисуют в любую погоду, и от души обрадовался, узнав, что зонтик больше не нужен.

Все, кому помогал дядя Костя, пришли провожать его — на перроне положительно нельзя было протолкаться. Здесь были Тулупов, Башлыков, Трубочный Мастер, Пекарь, Настенька, Петя — и среди людей, кстати сказать, прыгал Грач, которого дядя Костя устроил в Доме Отдыха Престарелых Грачей.

Старый Трубочный Мастер притащил ему трубку, которую он обкуривал три года, а Пекарь — такой душистый минский хлеб, что все спрашивали друг друга: «Чем это так прекрасно пахнет?»

Дядю Костю хлопали по спине и целовали. Еле живой, он влез в вагон и, утвердившись у окна, стал снова прощаться с друзьями.

— Приезжайте! — кричал он. — Приезжайте все! И Грач приезжай. И ты, старушка, которой я сделал костыль. Ничего, что ты меня побила!

Поезд пошел, сперва медленно, потом все быстрее, и, высунувшись из окна, дядя Костя увидел две тоненькие фигурки, которые отделились от толпы провожающих и побежали за поездом, размахивая платочками и крича: «Дя-дя Ко-стя!» Это были, конечно, Настенька и Петя.

Стараясь не задевать соседей ногами, дядя Костя полез на верхнюю полку, разделся, улегся и стал думать.

Он вспомнил, что старушка побила его не в Москве, а в Новосибирске, и не теперь, а давно, два года тому назад, — и долго смеялся, натянув на себя одеяло. О Настеньке он все еще беспокоился. «Надо бы, собственно, взять ее с собой, — подумал он. — Ездили бы мы с ней в город Снежное, Снежнянского района, снегирей купили бы. Хотя снегири тут, кажется, ни при чем».

Колеса стучали успокоительно, весело и тоже все про снегирей, снегопады, снежных коз, живущих на снежных вершинах.

А Петька, проводив Настеньку, вернулся в Немухин и стал ее рисовать. Сперва на бумаге появились два светлых круга. Это были зонтик, платье и тоненькие руки с книгой, опустившиеся на колени. В легком летнем платье, она сидела одна в открытом поле зимой. Везде были сугробы — молодые, мягкие, отбрасывающие пепельные тени, и старые, сердитые, с колючими кромками, над которыми кружились дымки.

Потом он нарисовал ее спящей. Она лежала на лугу летом, подложив ладонь под щеку, опустив нежные овалы ресниц, и солнце, которого она больше не боялась, золотило волосы, разделенные полоской пробора.

Обсуждаем третью сказку и сочиняем четвертую

— конечно, человек, который ходит зимой с зонтиком, да еще и в ясную погоду, — Николай Андреевич Заботкин, — сказал Петя, когда мы прочли рукопись, найденную в деревянном телефоне. — Пекарь, кстати сказать, переехал в Немухин, заведует Новой Пекарней, и именно по его плану был выпечен хлеб с хрустящей корочкой. Но дядя-то Костя!

И Петя покатился со смеху.

— Действительно, у него все на своем месте, а кажется, что не на своем. И глаза не смотрят в разные стороны, а кажется, что смотрят. Волосы он причесывает как все люди, а кажется, что они стоят дыбом. Между прочим… Петя помолчал.

— Мы не станем скрывать от него эту историю?

— Разумеется, нет!

— Но как вы думаете, он не обидится?

— А я заменю эти строчки какими-нибудь другими. Например: все у дяди Кости было на своем месте, и только казалось, что не на своем. Глаза не смотрели в разные стороны, и глубоко ошибался тот, кто подумал бы, что смотрели. Походка у него была неторопливая, плавная, а волосы никогда не стояли дыбом, как это иногда случается у пожилых людей.

— Прекрасно! — закричал Петя. — Кстати, Настенька теперь работает в Институте Вечного Льда.

— Ну что ж! Где еще и работать бывшей Снегурочке.

Петя покраснел.

— Как сказать! Это я ее убедил.

— Ты с ней встречаешься? Сильнее покраснеть было невозможно, но Пете, кажется, это удалось.

— Да. У Тулупова. Он, между прочим, ее удочерил, так что она теперь Тулупова, а не Снежкова. А я бываю у них потому, что мне тоже хочется стать гляциологом. Это наука о свойствах природного льда. И насчет Башлыкова Нил Сократыч напутал. На пенсии он тогда еще не был, так что мне не нужно было говорить ему вместо «пенсия» — «пекарня» или «пенал». Но почему Нил Сократыч ни словом не упомянул о Заботкиных? Они тоже нам помогли, в особенности Николай Андреевич. Вы с ними знакомы?

— Нет, но знаю о них довольно много.

— А хотите познакомиться?

— Еще бы!

— Прекрасно! Я сейчас пойду к Марии Павловне в Институт Красоты и спрошу, можно ли заглянуть к ним вечерком. Идет?

Я уже знал, что Николай Андреевич любит называть завтрак ужином, а ужин — обедом. Мы, по-видимому, пришли к завтраку. Мария Павловна и Николай Андреевич только что вернулись с работы. Впрочем, стол был уже накрыт: хозяйничала Таня, которая теперь училась в Консерватории, так что Нил Сократыч хотя, без сомнения, узнал бы ее, но с трудом.

На ужин были поданы сосиски, как будто нарочно для того, чтобы напомнить о том, как Мария Павловна побежала за баночкой горчицы и исчезла.