Ночной сторож, или Семь занимательных историй, рассказанных в городе Немухине в тысяча девятьсот неизвестном году

Говорят: «Не всякому слуху верь» — и это действительно был слух, которому почти никто не поверил. Да и в самом деле, могло ли быть, чтобы дежурный пожарный, под утро задремавший на своей каланче, вдруг проснулся, потому что над каланчой пролетела шуба? Более того: он утверждал, что шуба проделала иммельман — так называется одна из фигур высшего пилотажа, и тогда из нее выпал не то медвежонок, не то козленок, который бухнулся в сугроб, отряхнулся и опрометью побежал по Нескорой.

Надо сказать, что в Немухине привыкли к чудесам. Ну шуба. Ну пролетела, хотя шубам, вообще говоря, летать не положено. Ну вывалился из нее медвежонок — куда в таком случае он девался? Просто пожарный задремал к утру, а так как он лет сорок тому назад был летчиком, вот ему и померещился иммельман, потому что, если на худой конец шуба и пролетела над каланчой, едва ли ей удалось бы сделать иммельман, а потом принять нормальное положение.

Так или иначе, уже через два-три дня об этой истории забыли, тем более что у Марьи Павловны Заботкиной, директора Института красоты, — подумать только! — через четырнадцать лет после дочки Тани родился мальчик, которого назвали Славой. Разумеется, и в этом не было ничего особенного. Но Заботкиных любили. Вот почему едва ли не в каждом доме был поставлен на обсуждение интересный вопрос: как они вчетвером будут жить в двухкомнатной квартире? Конечно, другой архитектор на месте Николая Андреевича давно бы словчил, построив себе загородный дом или прибрав к рукам какой-нибудь жилищный кооператив побогаче. Но, во-первых, он был один из благороднейших людей не только в Немухине, но и в области, а во-вторых, одна из квартир только и ждала, чтобы ее обменяли.

Впрочем, это была даже не квартира, а целый особняк, с множеством пристроек, в котором некогда жил не то архиерей, не то сам губернатор. Теперь его занимали сестры Фетяска — фамилия, заставлявшая предполагать, что они были родом из Румынии. Фекла Никитишна хозяйничала, а Зоя Никитишна с утра до вечера раскладывала пасьянсы. Обе были страстные любительницы кофе, но не какого-нибудь, а настоящего турецкого, который варился в сужающихся кверху медных кастрюльках с длинными ручками и над которым, прежде чем снять его с огня, надо было произнести мусульманское заклинание.

Вот на какой дом собирались Заботкины менять свою уютную двухкомнатную квартиру. И это было сделано буквально в течение двух дней: Николай Андреевич получил нечто вроде пятиугольного салона, который он немедленно превратил в архитектурную мастерскую. Тане досталась так называемая гардеробная — в ней причудливо смешивались запахи нафталина и кофе. Зала с итальянскими окнами, выходившая на речку Немухинку, была отведена под столовую, а большая комната, напоминавшая фонарь, превратилась в детскую. По-видимому, она и была задумана как фонарь с разноцветными стеклами, так что в солнечный день казалось, что плывущие в воздухе желтый, сиреневый, красный и синий цвета бесшумно ссорятся между собой: каждому хотелось освещать колыбельку. Словом, все были довольны, и в особенности Мария Павловна, которая каким-то чудом существовала во всех четырех комнатах одновременно.

Что касается чердака… Почти до самой крыши он был набит разным хламом, от которого сестры Фетяска рады были отделаться, и отделались, упросив мягкосердечных Заботкиных распорядиться им по-своему: «предать огню», как они старомодно выразились, или продать какому-то татарину-старьевщику, который давно скончался и существовал только в их воображении.

Маленькие загадки

Встречаются в жизни маленькие загадки, на которые решительно не стоит обращать внимания. Тане показалось, что кто-то ночью погладил ее по лбу мягкой лапкой. Так что же? Это могло померещиться ей или просто присниться.

Кто-то выпил молоко, которое Мария Павловна налила в блюдечко для Тюпы — так звали розового, интеллигентного заботкинского кота, который не стал бы врать и жаловаться, если бы это было не так. А он, между прочим, жаловался — по крайней мере именно так можно было понять его обиженное мурлыканье. Причем это случилось не раз и не два.

Однажды под утро, когда Славик громким чмоканьем — он сосал свою пятку — разбудил Марию Павловну, она ясно услышала мягкие, негромкие звуки флейты, именно флейты, а не скрипки, что могло случиться, если бы Тане, любившей поспать, захотелось в шесть утра приняться за свою скрипку.

Это было странно, но у Марии Павловны просто не было времени удивляться. Надо было кормить Славика — собственная пятка, конечно, не могла заменить ему завтрак! Ну, флейта так флейта! Хорошо еще, хоть не барабан или контрабас!