Ночной Странник

Пью одним махом, до дна, изгвазданного остатками зерна и дрожжей. Пиво густовато и омерзительно. В нем столько побочных продуктов, что трудно разобрать, что должно быть той таинственной добавкой. Следы каких-то неприятных растительных дубильных веществ — наверняка от ошибок в приготовлении. Какой-то рукосуй не выбрал сорняки из зерна. К счастью, я не чувствую метила, зато есть нечто странное, что не удается различить. Металлический медный привкус.

Рыжий с торца стола бледен как стена, а на его губах — едва скрываемое выражение крайнего отвращения. Наплевали мне в пиво, или что?

Пью.

Худощавая, богато наряженная женщина, что сидит подле короля, краснеет словно маков цвет и осматривается по стенам.

Кто-то из несостоявшихся убийц, скрытых за колоннами, выбегает на двор, и я слышу, как он блюет там. Да что с вами?

Это какие-то геммовые группы — кровь. Накапали мне туда крови. Чуть-чуть, но ощущается. Человек бы не почувствовал, потому я спокойно допиваю. Остается некий отчетливый след. Чужой и неприятный. Какие-то кислоты — молочные? Отвратительно.

Это месячные крови. Охренительно смешно.

Ладно. «Котики» не плачут.

Я лучисто улыбаюсь и с грохотом ставлю перевернутый рог на стол прямо перед рыжим джентльменом, который непроизвольно отшатывается. Куда охотнее я метнул бы это в лоб той бабе, что сидит в нише. Голову дам на отсечение — ее идея.

Король выглядит так, словно проглотил жабу. Он в ярости. Но, пожалуй, не из-за меня. Выстреливает испепеляющим взглядом в сторону невидимой старушенции.

— Садись к столу, гость, — говорит.

Я сажусь. Сосед отодвигается и судорожно вручает мне еще один рог пива. На его лице читается смесь облегчения, отвращения и сочувствия. Беру у него рог неспешно и без нервов.

— Ты говоришь, что чужеземец, но поклоняешься нашему Хинду, как человек набожный, — говорит Грисма с подозрением и озабоченно.

— Мои боги далеко, — отвечаю я и внезапно понимаю его озабоченность.

Он подсунул мне спаскуженное пиво, а я его посвятил богу воинов, оружного братства, гнева, бури и чести. Сделал это искренне, а потому проблемы — как у оскорбившего бога — теперь у него. Вижу, что я подставил его в полный рост, — и настроение у меня улучшается.

Королева глядит на меня странно. Это был подарочек от вас, ваше величество?

Я делаю очередной глоток пива. Оно чуть получше, но ненамного.

Передо мной ставят погнутую металлическую тарелку, подсовывают деревянную миску, полную дымящихся кусков вареного мяса. Оно чуток с душком: сварено в последний момент. Еще не испорчено, но уже почти.

Возвращается гомон разговоров, кто-то, сидящий в нише, начинает играть на флейте.

Я прошел тщательное обучение. Мой аппетит не испортят ни тухловатый привкус жестковатого мяса, ни мутное пиво, ни черные полумесяцы под ногтями мужчины, что сидит напротив, ни жирная подливка, склеивающая редкую бороденку следующего воина. Его лицо сильно обезображено: почти нет нижней челюсти и до самой скулы тянется рваный шрам, наверняка от топора.

Я бы съел приличную pleskavicę.

С сыром.

— Ты безумен, если в одиночестве путешествуешь по Пустошам Тревоги, пришелец.

— Я здесь чужак и не знаю, что такое Пустоши Тревоги. Ищу нескольких своих и иду миром, не расспрашивая, как другие зовут леса и холмы, по которым я прохожу.

— Как тебя звать?

— Согласно вашему языку звучало бы как Ульф Нитй’сефни, — отвечаю.

У них имена не всегда имеют значение, они — родовые. А вот прозвища индивидуальны и возникают наподобие индейских имен. Я хотел сохранить собственное имя — Вук, что на хорватском означает «волк», но, увы, «вук» на одном из здешних наречий — «птичий помет». Мне перевели имя на норвежский: Ульф — это то же самое и, к счастью, на языке Побережья не значит ничего, а звучит получше, чем «гуано».

— В молодости я вдоволь попутешествовал, — говорит Грисма. — Может, был и в твоей земле, пришелец. Как она зовется?

Я усмехаюсь.

— Моя земля — Хорватия, — говорю нагло и вижу, как вытягивается у него лицо. — Она так далеко, что над нею светят другие звезды.

— А бывал ли ты в стране, которую мы зовем Амистрандом?

Амитрай. Их ненавистный враг. Я сплевываю на землю и поднимаю кулак, бормоча имя Хинда. Они смотрят с удовлетворением — отреагировал я верно. Что, за дурака меня держат? Ведь будь я амитрайский шпион, поступил бы точно так же.

— Я видел ее, — отвечаю коротко. — И не хочу увидеть снова.

Не знаю отчего, но, когда я путешествую по чужим странам, по возвращении люди, прежде всего, спрашивают: «Что ты там ел?» Я и сам обычно об этом спрашиваю. Все так, словно кулинарные отличия больше других говорят о чужой культуре. Впрочем, может, так оно и есть.