Ночной Странник

— Когда ты устал, можно присесть где-нибудь в тени на земле, но там тоже будет душно и тесно. Всякий желает усесться в тени. Остальные прохожие станут тебя пинать и толкать. Если же имеешь какие-то деньги — другое дело. Тогда можешь отыскать корчму и там отдохнуть, напиться чего-то и удобно расположиться на табурете. Однако это стоит денег. Как и всякий фрукт, всякий кусок жареной черепахи и вообще все, что ты видишь. В городе все имеет свою цену. Клочок тени, миг отдохновения, кусок еды. Если хочешь где-нибудь присесть и отдохнуть, придется платить. В городе платят каждый миг и за все подряд. И еще — за каждый глоток воды. Тот человек, идущий со странным сосудом на спине, продает именно воду. Когда мы станем выходить в следующий раз, ты получишь немного меди — чуть больше дирхана. Столько, сколько составляет дневной заработок столяра. Когда пожелаешь что-то купить или съесть, тебе придется обращать внимание на цены и проверять, можешь ли ты это себе позволить. Помни, что с начала суши дороже всего в этом городе стоит утоление жажды. И все же в столице с этим еще нормально.

Через какое-то время и сам Брус запыхался, и мы уселись в тени некоего мрачного помещения на деревянных твердых стульях, а толстый трактирщик принес нам кубки орехового отвара.

— Отчего мы сели здесь, ситар Тендзин?

— Потому что «У Кошака» хорошие отвары. Куда хуже тех, что ты пьешь обычно, но это хоть можно проглотить.

— Но ты заплатил половину тигрика. В том трактире напитки дешевле. За те же самые монеты кроме напитка мы получили бы еще по тыкве пряного пива.

— Откуда ты знаешь? — нахмурился он.

— Цены написаны мелом на ставне, ситар Тендзин, — заметил я.

Позже я полюбил вылазки в город. Мы ходили по улицам, время от времени присаживаясь в тавернах, проходили по базарам и площадям. Брус вообще позволял мне ходить где захочу, противясь лишь, когда я желал войти в некоторые кварталы.

— Там слишком опасно, — ответил он коротко.

Я полюбил наблюдать за людьми и слушать их разговоры. Высматривал экзотически выглядящих чужеземцев и чувствовал радость, видя проталкивающегося сквозь толпу человека в кирененской куртке, с клановой вышивкой на рукавах и с ножом на поясе. Любил я и бродить без цели. Пройти сквозь рынок, взвесить в руке кебирийскую саблю, купить печеного кальмара с уличного лотка и запить тыквой пряного пива, поторговаться за нитку кораллов, а потом подарить их первой встречной красотке. Однако я был достаточно сообразителен, чтобы не приближаться к женщинам в кастовых одеяниях с татуировкой на лбу.

— Мужчинам запрещено заговаривать с ними неспрошенными, — заметил Брус. — Родственники могут тебе накостылять, а то и кто-то ткнет ножом в уличной сутолоке.

Несколько раз он строго отчитал меня, когда я хотел идти в какие-то подозрительные места.

— С тобой-то ничего не случится, — сказал он. — Вернее, не с тобой, раз уж я здесь, и, когда они попытаются к тебе прицепиться, мне придется их убить. Таким образом, ты обрекаешь их на смерть. Это бессмысленная жестокость.

Я посчитал это похвальбой, но однажды меня обокрали.

Я даже не заметил этого. Мы протискивались через базар. Брус, идущий за мной, внезапно резко развернулся, я услышал крик и увидел, что мой попечитель сжимает запястье худого подростка с крысиным личиком и красными глазами, что держал кошель, невесть как срезанный с моего пояса. Вор издал пронзительный высокий писк и хлестнул по ладони Бруса узким острием, в мгновение ока оказавшимся в его второй руке. Не сумел. Брус настолько же быстро отдернул руку, и парень чуть не перерубил собственное запястье.

Когда мы отходили, проталкиваясь сквозь толпу, подросток корчился на земле среди собравшихся зевак, скуля, как раненый пес, а кровь из рассеченной руки хлестала на песок.

В результате Тендзин присвоил себе мой возвращенный кошель.

— Ты проведешь этот день без гроша, Рыжая Башка. Может, это научит тебя быть начеку. А тот маленький крысеныш заплатит жизнью за твое ротозейство.

— Но ведь это лишь рука, — заметил я.

— Руку ты заметил, потому что она болит, и потому что он сам ее поранил, — процедил Брус и задвинул клинок, размером с малый листик, в ножны, что, словно амулет, висели у него на шее.

Мне сейчас непросто думать о Маранахаре моей молодости, поскольку города этого уже нет и, возможно, никогда не будет. Поэтому я помню. И этот город я тоже должен — вместе со всем остальным — нести в себе. Вместе с моей неуничтоженной страной, Кирененом, всем моим кланом, Облачными Палатами, Айиной, отцом, братьями, матерью и Ремнем. Так много всего!

Так много сгорело!

Маранахар.