Ночной театр

Пьянчужки на скамье не оказалось: он пытался открыть дверь дальней комнаты.

– Что ты вытворяешь? Я же велел тебе сидеть смирно! – Хирург схватил его за плечо, протащил за собой по коридору и силой усадил на скамью.

– Я вас искал, сагиб, – промямлил пьяница, – не знал, куда вы ушли.

Хирург опустился на колени, поставил поднос на пол. Он забыл захватить щипцы. Оторвал кусочек ватки, смочил йодом, обработал рану. Набрал шприц лидокаина.

– Сейчас будет немножко больно, – предупредил он и ввел иглу в край раны.

– Господи боже, – взвыл пьянчуга. – Помогите, умираю, как же больно, ох, смерть моя!

Хирург скрипнул зубами. Давно он так не злился. Он делал уколы – сперва слева от раны, потом справа, пока не кончился лидокаин. Сельчанин орал благим матом. Наконец доктор не выдержал и рявкнул на него:

– Заткнись, или я тебе зубы выбью.

Пьянчужка сжался от страха, пробормотал что-то неразборчивое. Десны его почернели от табака, который он жевал, наверное, всю жизнь. Хирурга едва не стошнило.

Но лидокаин подействовал. Пьяница даже не заметил, что доктор начал накладывать шов, жалея, что у него нет такого средства, чтобы у поганца отнялся язык.

– У, стерва. Направо-налево путается. Потаскуха чертова. Впору с соседей деньги брать – пятьдесят рупий поглазеть, пятьдесят облапать, еще пятьдесят, чтобы раздвинула ноги…

– Разве можно так говорить о жене? Совести у тебя нет! Проживи ты хоть десять жизней, лучше нее тебе не найти. Ты ее бьешь каждый вечер, а она все равно тебя не бросает, уж не знаю, почему. Любая другая на ее месте давным-давно вернулась бы к родителям.

– Да их на свете нет. Все перемерли. В конце концов мы все превратимся в пепел, доктор-сагиб. Что человек, что дрова для костра, на котором его сожгут. Я ведь до свадьбы-то к бутылке не прикладывался, поверьте честному слову. Спросите кого угодно, хоть самого сарпанча[7]. Это все она, ведьма: все началось после того, как она вошла в мой дом. Это она виновата, из-за нее я стал таким.

Хирург попытался его перебить, но не тут-то было.

– Мне такая жизнь даром не нужна. Лучше сдохнуть, чем так жить.

– Заткнись и не мешай мне работать.

– Попомните мое слово, сагиб: приду домой, возьму бутыль с крысиным ядом и выпью всю до капельки. Не хочу так жить.

Пьяница уже трижды проделывал эту штуку – театрально пытался покончить с собой. В последний раз наглотался ДДТ, вышел на деревенскую площадь и, колотя себя в грудь, объявил во всеуслышание о том, что сделал. Его притащили в лечебницу, борода побелела от порошка – больше просыпал, чем проглотил. Но хирург выполнил свой долг – сунул забулдыге в нос трубку, промыл желудок и напоил активированным углем. Пьяница заблевал всю лечебницу, матрасы провоняли насквозь: стирай не стирай, запах не выветривался. И теперь этот полудурок вознамерился повторить свой жалкий фарс. Нечего сказать, выбрал время. В соседней комнате мертвые ждут воскрешения, а он тут грозится лишить себя жизни. А ведь уже половина двенадцатого.

– Если решил покончить с собой, зачем тогда пришел ко мне? Зачем просил зашить тебе рану? Иди домой, пей свой яд. Но только запрись хорошенько, чтобы тебя, полудохлого, не волокли потом в лечебницу. Надеюсь, когда тебя найдут, ты уже испустишь дух и кости твои заледенеют.

Эти слова пробрали даже отупевшего от выпивки пьянчужку. Он прислонился к стене, уставился на хирурга широко раскрытыми глазами и наконец-то замолчал.

Доктор закончил обрабатывать рану, связал концы нитей. Ни капли крови не просочилось сквозь шов. Он перебинтовал икру и голень, закрепил лейкопластырем.

– Вставай, – не снимая перчаток, хирург поднял пьяницу с лавки. Тот оттолкнулся от стены, пытаясь вырваться из рук врача.

– А я знаю, кого вы прячете.

Неужели он их заметил?

– Что ты несешь?

– Что скажут в деревне, сагиб? Нехорошо.

– Не тяни. Говори или проваливай.

– Не пристало вам, в вашем-то положении, путаться с этой девчонкой. Я ведь видел, как она шмыгнула внутрь. Вы ей в отцы годитесь, да и замужем она.

У хирурга перехватило горло от ярости.

– Убирайся прочь. И если ты еще хоть раз придешь сюда, клянусь, я тебе все кости переломаю.

Тут пьяница испугался по-настоящему: наверное, протрезвел. Проворно спустился с низенького крыльца, едва не упав на землю, и поковылял вниз, в деревню, на ходу пару раз обернувшись. Хирург стоял в дверях лечебницы, скрестив руки на груди, точно хранитель тайной пещеры, куда простым смертным вход заказан.

– Ушел. Можете выходить.

Из дальней комнаты высыпали мертвецы. Мальчик жался к матери; стоило хирургу взглянуть на него, как он тут же юркнул ей за спину. Хирурга снова охватило раздражение. А чего они ждали – что он всю ночь будет изображать прекраснодушие? Всему есть предел. Он же не монах в оранжевых одеждах. И если их коробит от его манер, то он никого не удерживает.

Ах да, вспомнил хирург, они как раз беседовали с аптекарем, когда явился этот забулдыга. Девушка осталась в операционной.

Он открыл дверь. Аптекарь убирала подносы. Она уже сняла со стола грязные простыни и вытряхивала мусор в полиэтиленовый мешок.