Ночной театр

Отсутствие связи между голосом и дыхательным горлом пациентки решало для него чисто практическую задачу. Он опасался, что после операции женщина не сможет говорить. Даже подумывал сообщить об этом – предложить ей сказать мужу и сыну все, что хочет, пока еще в состоянии говорить. Но теперь этот страх показался ему неоправданным. Что бы он ни сделал, говорить она все равно сможет. По крайней мере, до рассвета.

Однако же оттого, что он это понял, открывшееся его глазам зрелище не стало менее диким. Хирург скрипнул зубами, поджал губы и, стараясь ничем не выдать своих чувств, начал осмотр. Мочки у женщины были порваны, руки в ссадинах, с запястий содрана кожа. Грабители обобрали ее до нитки, сорвали серьги и браслеты, но рана на шее… Тот, кто перерезал женщине горло, жаждал не только денег. Его возбуждало насилие, пьянила сама возможность вонзить лезвие в плоть. Это не просто ограбление с непредумышленным убийством.

До этой ночи хирург легко и непринужденно заполнял паузы на приемах шутливой болтовней, подтрунивал над пациентами, распекал за легкомыслие; сейчас от этого навыка ему не было никакого толку. Приходившие на ум слова утешения не имели ни веса, ни смысла. Перед такими травмами любые речи казались кощунством. Краем глаза он видел ее огромный живот. И об этом тоже не хотелось говорить. Она-то сама, разумеется, ни на минуту не забывала о своей беременности, но к чему сейчас напоминать пациентке, что жизнь еще одного существа тоже висит на волоске?

Много лет назад, когда он работал в кабинете судебно-медицинской экспертизы, ему поручили вскрывать беременную молодую женщину, которая повесилась, узнав, что муж зачастил в бордель. До родов оставались считаные недели; в предсмертной записке женщина объяснила, что не может смириться с несправедливостью этой жизни и забирает дитя с собой. И действительно, на столе у судмедэксперта лежало худенькое тело с непомерно раздувшимся животом. Согласно стандартному протоколу вскрытия, хирургу предстояло вырезать из нее холодный неподвижный плод, который не знал жизни вне утробы и уже никогда не узнает.

А позже в тот день к нему в дверь постучали неожиданные посетители.

– Доктор-сагиб.

Подняв глаза от бумаг, он, тогда еще совсем юноша, увидел двух подслеповатых стариков.

– Вы сегодня вскрывали девушку… мы ее родители.

– Морг налево. Вам нужно будет подписать кое-какие документы, и сможете забрать тело для похорон. Это недолго, – небрежно ответил он, надеясь, что рутина хоть немного поможет им пережить бессмысленность смерти. Что скорбящие забудутся в хлопотах о похоронах. «Вторая дверь налево. Подпишите здесь, здесь и вот здесь, и этот бланк тоже. Вот адрес крематория».

Но от этих стариков, похоже, так просто было не отделаться. Они стояли и чего-то ждали.

Тогда он снял очки, положил на стол, и этот банальный жест помог ему выразить банальные соболезнования.

– Ужасно, что так вышло. Ужасно, что вам выпало такое испытание. Примите мои соболезнования.

– Она правда покончила с собой? – спросила мать.

У него пересохло в горле. Он заметил, что на полу за посетителями стоят два выцветших потрепанных баула. Наверное, старики только что приехали из какой-нибудь глухой деревни на первом же автобусе, который шел в город. Несколько часов тряслись в давке среди незнакомцев, которые и не подозревали, что у этих двоих жизнь разбилась вдребезги. Скорее всего, с вокзала они поехали сразу в морг и очутились в его кабинете. И о смерти дочери знают только то, что им сообщили по телефону, перекрикивая помехи.

– Она правда покончила с собой? – повторила женщина.

И как на это отвечать? Разве что коротко и честно:

– Да, правда.

Из-за дверей донесся приглушенный смех: час был обеденный, и в общей комнате, наверное, травили байки.

– Но зачем? – воскликнула женщина. – Почему не приехала к нам? Неужели боялась, что мы ее не примем?

На это ему сказать было нечего; он вертел в пальцах авторучку.

– Это был мальчик или девочка? – спросила женщина.

Ее слова достигли его слуха, но он не понял, что она имеет в виду.

– Это был мальчик или девочка? – повторила она.

– Мальчик или девочка? – переспросил он, и до него наконец дошло. – Почему вы спрашиваете? Зачем вам это знать?

Женщина молитвенно сложила руки:

– Простите, доктор-сагиб, мы понимаем, что вы заняты. Мы больше не будем отнимать у вас время. Умоляю, скажите, это был мальчик или девочка, и мы уйдем.

– Мальчик, – замявшись, ответил он, и поправил себя: – Это был бы мальчик.

Женщина зажала себе рот худенькими ладонями, точно после этих его слов она увидела, как живые, крохотные ручки, ножки и ротик своего нерожденного внука. И распухшее лицо дочери, и глубокую полосу от веревки, отнявшей ее жизнь. Он зажмурился и отвернулся. Дверь со скрипом открылась, потом закрылась, старики вышли, но до его слуха все равно доносились сдавленные рыдания.