Ночной театр

Он покосился на стену справа, но та была пуста. Сам же менял батарейку в часах и забыл повесить их обратно. А наручные оставил на столе в соседней комнате. Тут уж либо, забыв о стерильности, выйти из операционной и посмотреть, сколько времени, либо кликнуть аптекаря, которая, скорее всего, сейчас спит, как он и предложил. Он на миг зажмурился, пытаясь сосчитать все сделанные стежки, помножить на время, ушедшее на каждый из них, и коварный сон зацепил якорем его веки. Хирург мгновенно распахнул глаза и с силой наступил самому себе на ногу, так что пальцы прострелила боль. Ночь еще не закончилась. Он должен бодрствовать.

Решительно отогнав посторонние мысли, он снова взялся за работу. Столько времени провозился и так мало сделал. Всего-навсего пришил на место верхний край оторванного лоскута сонной артерии и принялся за нижний. Артерия щетинилась стежками. Получилось коряво, не так, как он умел когда-то: нить стянула артерию, обозначила на ней острые грани. Так слесарь-неумеха силой прикручивает друг к другу кривые трубы разного диаметра. Дыру в сонной артерии он не сумел зашить: любая попытка закрыть рану грозила ее, наоборот, расширить.

Лампа дневного света негромко трещала; раньше он этого не замечал. За окном каркала одинокая ворона – крик бессонницы и желания, если обитателей животного мира мучат те же страсти, что и людей. Хирург взглянул на железную петлю под потолком, наклонил шею в одну сторону, потом в другую. Петля уже не походила на глаз: обычный неодушевленный предмет. Никто на него не смотрит – ни с потолка, ни с неба. Мертвых швырнули к его ногам и забыли.

Что он скажет им? Как сообщит, что женщина не выживет?

Лоб щипало от пота; хирург вытер его рукавом, стараясь не дотрагиваться перчатками до нестерильных поверхностей, решил пока оставить сонную артерию и наложить шов на трахею.

– У вас повреждена та часть горла, через которую воздух поступает в легкие. Если оставить все как есть, утром вам будет трудно дышать. Поэтому мне придется проделать отверстие вот тут, пониже. Чтобы вам было легче дышать.

Хирург объяснил, что собирается сделать, со всем воодушевлением, на которое был способен; женщина кивнула под простыней. Неизвестно, поняла ли она хоть слово из сказанного. Впрочем, она согласилась бы с любым его предложением.

Он провел пальцами по коже, прикрывавшей хрящи под гортанью, и выбрал место посередине шеи, чуть выше той точки, где ключицы сочленяются с грудиной. Придется сделать отверстие ниже обычного, да. Нанесшего ей удар убийцу не заботило, будет ли хирургу удобно работать. Доктор аккуратно разрезал кожу, скальпелем и пинцетом развел тонкие обескровленные слои ткани, отодвинул полоски мышц по обе стороны трахеи. Неожиданность – увеличенная щитовидная железа сжимала и прикрывала переднюю часть трахеи. Он взрезал железу, обнажил трахеальные кольца и рассек их. И хотя сейчас можно было не опасаться, что пациентка умрет у него на столе, сердце его по старой привычке гулко ухнуло. Трахеостомической трубки у него не было, но в старых запасах обнаружилась интубационная. Он вставил ее в трахею и принялся сшивать кожу. Конец трубки торчал из горла, и хирург стежок за стежком прикреплял его к коже. Нить скользила по гладкому пластику, некоторые петли провисали. Все-таки интубационная трубка не приспособлена для таких процедур. Он постарался закрепить ее как можно надежнее.

Потом снова принялся за гортань, стал зашивать разрезанные хрящи. Работа медленная, кропотливая: быстрее не получится, как ни пытайся. А ведь еще предстояло зашивать другие вены и артерии. Он брался за них бережно, обнадеживая себя мыслью о том, что главное сделал и теперь доводит до ума второстепенное. Жизнь и смерть женщины зависели от того, уцелеет ли шов на сонной артерии, в этом он даже не сомневался. Он чувствовал себя каменщиком, который промазывает глиной тончайшие трещины в пробитой плотине, словно его усилия каким-то чудом помогут восполнить ущерб от зияющей посередине бреши. Хирург часто моргал, отгоняя сон, один за другим сшивал кровеносные сосуды, какие-то соединял, какие-то перевязывал, оставляя слепые обрубки.

Наконец работа была закончена, оставалось лишь наложить шов на оторванный лоскут сонной артерии. Завязывая последний узел, хирург невольно поежился. Но выбора у него не было: можно, конечно, не зашивать, оставить все как есть, но ни в одном из двух миров этот выбор нельзя было бы назвать лучшим. Дело собственных рук вызывало у него жгучую досаду: куда испарилось былое мастерство? Артерию перекосило. Хирург подумал, что, наполнившись кровью, она сразу же лопнет – или, чего доброго, в ней образуется тромб.

Он соединил разорванные мышцы и ткани. Разрез изначально не отличался аккуратностью, так что пришлось зашивать, как есть, по контуру, начертанному убийцей. Неровные ряды стежков выглядели точно железнодорожная колея, проложенная свихнувшимся инженером, швы пересекались под причудливыми углами. Если артерия порвется, этой штопке нипочем не сдержать напор крови.