Ночной театр

Там висел календарь с изображением богини Дурги над днями месяца. Когда аптекарь только-только начинала работать в лечебнице, она подумывала попросить мужа прибить к этой стенке полочку, расставить на ней статуэтки Ганеши и маленького Кришны, повесить изображение Витхобы и, может, Саи Бабы. Но сагиба раздражало малейшее упоминание о религии, и девушка отказалась от этой затеи. Однако отсутствие в лечебнице богов ее беспокоило: ей казалось, что там, куда людей сгоняет страх смерти, обязательно должен быть источник надежды. И в один прекрасный день, когда она ходила по местному рынку, ее осенило: нужно купить календарь с изображением различных божеств на каждый месяц. Двенадцать богов по цене одного. Да и сагиб не сможет против этого возразить.

Она села в изножье кровати и, приблизив лицо к самому календарю, уставилась на изображение Дурги. Даже в темноте можно было разглядеть десять рук богини с оружием в каждой, ее большие глаза и льва, на котором она восседала. Копье богини вонзилось в живот корчившегося у ее ног демона, кровь его хлынула льву на лапы. Жестокая картина, но лицо богини излучало умиротворение: казалось, она и не замечает свою жертву. Наверное, таковы все боги: они вершат кровавую расправу, сохраняя абсолютное спокойствие.

Календарь висел неровно на гвозде. Аптекарь выпрямилась, огляделась. Сквозь дыру в двери, где некогда была ручка, сочился свет. Девушке еще не доводилось видеть дверь вот так, когда в палате темно, а в коридоре горит свет. Она встала с койки, прокралась к двери и осторожно выглянула в дырку, стараясь, чтобы мертвые ее не заметили.

Мальчик сидел на скамье, привалившись к отцовскому плечу. На колене у ребенка, чуть ниже края шортов, виднелся шрам – давний, заживший, не то что раны, с которыми семейство пришло к сагибу. Отец укачивал сына, мурлыкал себе под нос мотив колыбельной, иногда произносил вслух слово-другое. Зачем ему колыбельная, ведь мертвые не спят? Может, так они проводили время на той загробной равнине – укачивали друг друга, напевая, не в силах заснуть, но не в силах и перестать мечтать о сне?

Аптекарь встала с койки, снова посмотрела на календарь, сложила ладони перед губами, пробормотала короткую молитву, после чего отодвинула засов и толкнула дверь. Мужчина замолчал. Мальчик убрал голову с отцовского плеча и выпрямился, словно боялся, что ему скажут: ты ведешь себя как ребенок. Девушка покосилась на них и тут же отвернулась, заметив, что они тоже смотрят на нее. За все то время, что мертвецы провели в лечебнице, она не сумела заставить себя сказать им хоть слово. Когда заявился пьянчужка, она лишь отчаянно замахала руками, прогоняя их в дальнюю комнату.

Она юркнула в аптеку, пробираясь ощупью в темноте и стараясь не задеть пустые коробки, которыми сдуру загромоздила полки. Одна стопка чуть не рухнула, но аптекарь успела ее подхватить. Сердце у нее колотилось. Она кралась по комнате, ощупывая ногой пол, и остановилась, уткнувшись в каменное возвышение. Глаза ее уже привыкли к темноте; девушка взяла в руки стоявшую на камне плитку и легонько ее встряхнула. Керосина внутри еще оставалось достаточно. Аптекарь открыла стоявшую у стены бутылочку со спиртом, принялась дрожащей рукой наливать его в емкость под горелкой и немного разлила. Первая спичка сломалась в ее пальцах, вторая и третья никак не желали загораться; с четвертой спички аптекарю удалось поджечь спирт. В горелке под почерневшим медным кольцом вспыхнул огонек; девушка подкачала чуть-чуть керосину. Наконец керосин нагрелся достаточно, вспыхнул, и над плиткой взметнулись язычки синего пламени.

Горелка негромко гудела; аптекарь сидела, смотрела на кольцо огня. В темноте казалось, будто оно висит в воздухе. Даже не верилось, что такая красота способна обжечь. Так и хочется зачерпнуть пламя ладонями, спрятать в карман, подумала девушка.

Аптекарь нашарила под плиткой миску с крышкой, которую спрятала там днем. В миске еще оставалось немного бхинди[8]. Девушка набрала половину медной мисочки, поставила на огонь. Остальное – сагибу: вдруг тоже проголодается. Как хорошо, что она догадалась напечь к обеду побольше чапати. Она развернула две лепешки, хотела намазать сливочным маслом, но не сумела вспомнить, куда поставила банку, а свет включить не решилась, чтобы не привлекать внимание мертвецов.

Она положила чапати без масла к бхинди и уселась на пол, скрестив ноги. В проникавшем из коридора лучике света ей была видна миска. Некогда дед учил аптекаря пережевывать каждый кусочек тридцать два раза, по одному на каждый зуб. На такие церемонии есть время разве что у стариков, но сейчас можно было и попробовать. Чем дольше она жевала бхинди, тем более липким и безвкусным оно казалось. Чего-то в нем недоставало – то ли соли, то ли имбиря, хотя днем было вкусно. Но девушка была голодна, а потому доела все, что лежало в миске, и вытерла ее куском чапати, после чего тихонько ополоснула под краном.