Ночной звонок

Сакулин осторожно поставил на стол завернутый в бумагу подарок и начал переодеваться. При этом он нет-нет да поглядывал на сверток. Собственно, он давно бы распаковал его, если бы не сомневался, что сумеет завернуть так же аккуратно, как это сделали в магазине. Все-таки желание еще раз поглядеть на покупку взяло верх. Войдя в комнату с дымящейся сковородкой, Мария Ильинична увидела, что муж ее в носках, в выпущенной поверх брюк рубахе крутит перед светом украшенный резьбой, играющий синеватым блеском графинчик.

— Х-хорош, а? — спросил он.

Не ожидая ответа, поставил графинчик и взял одну из рюмок. Пропитанные машинным маслом, бугристые, потрескавшиеся пальцы бережно и крепко сжали тонкую шейку. В огромной, тяжелой руке Сакулина маленькая стеклянная вещица выглядела особенно красивой и хрупкой.

— К-как думаешь, понравится, а? — снова спросил Константин Николаевич.

— Еще бы! — ответила она, окончательно развеивая его сомнения.

Поставив сковородку на стол, добавила с добродушной усмешкой:

— Хватит на пустую посуду глядеть! Садись подкрепляйся.

* * *

Сакулины пришли, когда у Жаровых уже что называется стоял дым коромыслом. Навстречу гостям в прихожую влетел Петр Петрович, радостно возбужденный, разгоряченный, попахивающий коньяком.

— Братцы вы мои! - шумел он. — Какая нечистая сила вас задержала? Вся душа изболелась. Ей-ей, хотел сам за вами ехать… Ну, старик, поцелуемся, что ли!

Мужчины обнялись. Мария Ильинична улыбаясь сняла шляпку и расстегнула светло-серое, свободного покроя пальто. В ней ничего не осталось от той коротенькой толстушки, какой она выглядела на работе. Даже лицо ее неузнаваемо переменилось. Сейчас, когда с него сошло выражение строгой сосредоточенности, стало видно, что у нее живые, с задорной искринкой глаза, а четкая, чистая линия ее высокого выпуклого лба вычерчена энергично, и вместе с тем изящно.

Жаров еще раз тряхнул друга за плечи.

— Чертов дышловик, ты что, еще вырос, что ли? Машенька, тебе не сграшео жить рядом с этакой горой?

— А у горы-то тише, — откликнулась Сакулина, — ветры не дуют.

Константин Николаевич ухмылялся и тер нос.

— Ты, П-петр, вроде еще п-пополнел, — произнес он.

— Сижу, Костя, сижу — все над бумагами. Вот и раздуваюсь, словно квашня. Эх, вырваться бы на охоту! А то, как бывало, на лодочку — с удочкой, с переметиком. Помнишь, старик?.. А ну, погоди, погоди, что я тебе сейчас покажу!

Порывшись в карманах, Жаров достал фотографию и пожелтевший от времени листок бумаги.

— Слушайте, братцы мои!

Он развернул листок и, комкая от волнения слова, продекламировал:

Убежище наше —
Костер да шалашик,
Нехитрый рыбацкий уют.
Похлебку ты варишь,
Мой старый товарищ,
Я звонкую песню пою.

— Помнишь или нет, дышловик окаянный? — Жаров смахнул слезу. — Машенька, ведь это же мы с ним сочинили! Услышали песню, чудесную такую, про тайгу, про любовь. Мелодию запомнили, а слова - нет. Дай, думаем, сами сочиним. И сочинили, на рыбалке сочинили. Помнишь, старик?!

Петр Петрович спрятал листок и, довольно точно выводя мотив песни из старого фильма «Тайга золотая», пропел новый куплет.

Все, счастливые и растроганные, тронулись было из прихожей, но Сакулин вспомнил о подарке. Остановившись, он произнес обычную в таких случаях короткую речь насчет доброго здоровья, ста лет жизни и вручил Жарову сверток.

В это время в прихожую заглянул сын Петра Петровича от первого брака, семилетний Шурик. Увидев Сакулиных, он с громким, радостным криком бросился к Константину Николаевичу. Сакулин легко вскинул мальчика, и тот крепко обхватил его за шею.

В руке у Шурика был какой-то черный, овальной формы предмет; мальчик звучно шлепнул им Сакулина по спине, когда обхватывал гостя за шею. Мария Ильинична покосилась на предмет и узнала его.

Мальчик держал пепельницу, ту самую небольшую бронзовую пепельницу, которую ровно год назад Константин Николаевич подарил другу. Что и говорить, она здорово изменилась за год: ни ружья, ни сетки с дичью, собачка обезглавлена, бронза в ссадинах и вмятинах.

Опустив Шурика на пол, Константин Николаевич тоже увидел и узнал пепельницу. Только Жаров еще ни о чем не догадывался и с умилением смотрел на сына.

— Хотите, я вас грецкими орехами угощу? — выпалил мальчик и сразу же полез в обрисовавшиеся полушариями карманы. — Берите, берите! — торопил он, пригоршнями наделяя гостей. — А если у вас зубы плохие, я живо вам нараскалываю.

Шурик подбежал к порогу, положил на него орех и брякнул по нему пепельницей… Орех громко треснул. Сакулин чуть вздрогнул и потупился.

— А, вот они! — послышался в дверях голос Серафимы Викторовны. — Уж мы ждали-ждали!

Она двинулась навстречу гостям, вытянув вперед красивые, полные руки.

Хотя было заметно, что Сакулйн через силу улыбается хозяйке, хотя Мария Ильинична стояла молчаливая, строгая, озабоченно, как на работе, наклонив голову, все, пожалуй, обошлось бы благополучно для Жаровых и они так ничего и не узнали бы, если бы Шурику не вздумалось вдруг бухнуть: