Ночные бродяги

— Когда-то ты был гордым землеройкой. Задирой и хвастуном, забиякой и вором, — сказал Грязнуля. — Но должен признаться, что сейчас я испытываю к тебе лишь жалость.

— Гордым? Верно. Задирой? Тоже правильно. Вором? Именно им я и был. Что я могу сказать? Завтра или послезавтра я умру, я уже продал большую часть своего меха за еду. — Землеройка отступил от оконца на шаг и продемонстрировал то, что осталось от его шкурки. — Так что скоро я начну замерзать и умру. Никто обо мне и не вспомнит, да я и не хочу, чтобы кто-то горевал или оплакивал меня. Я вполне заслужил свою участь. Я сожалею о том, что был таким плохим, но теперь уже слишком поздно что-то менять.

— Не поздно, — сказал Нюх; он принял решение. — Я заплачу твой долг. Мне понадобятся твои услуги.

И Нюх направился к тюремным воротам и потребовал, чтобы его впустили. Его друзья следовали за ним по пятам, не отставая ни на шаг. После того как в лапу здоровенного горностая перекочевала маленькая блестящая монетка, ласок впустили внутрь. Все четверо вошли в здание тюрьмы. То, что они увидели, заставило бы прослезиться любого, даже самого жестокосердного. Все обитатели этого печального места были изможденными и худыми, с запавшими глазами и равнодушным взглядом. Они сидели на полуистлевшей соломе и больше походили на бесплотные тени, чем на животных из плоти и крови. Впрочем, увидев хорошо одетых посетителей, несчастные бросились к ним в надежде выпросить хоть фартинг. Но Нюх не мог помочь им всем. Конечно, он раздал все, что было у него в карманах, но больше он ничего не мог поделать. Если даже он опустошит свой счет в банке и выпустит из тюрьмы всех, через неделю камеры снова будут полны — в Туманном всегда найдутся те, кто не может вернуть долги.

Землеройку они обнаружили в маленькой камере, кишевшей блохами. Они были на соломе, на всех обитателях — словом, повсюду. А сокамерники землеройки были едва живы — они стонали и жаловались, кашляли и чихали, некоторые тряслись в лихорадке, другие сидели на полу, ни на что не обращая внимания. В общем, это было мрачное место, совершенно недостойное славного Туманного.

— Мэр и городской совет в ответе за то, что творится в таких заведениях, — сказала Бриония. — Это просто отвратительно.

— Наверное, они не знают, что здесь творится, — предположил Огрибакет.

— А должен знать! — вмешался Грязнуля. — Как-никак это их работа. Когда я был фонарщиком, я следил за тем, чтобы в моей части города горели все фонари, чтобы ни один не коптил и не чадил, а свет был ровным и ярким. И мэр тоже должен инспектировать такие места, чтобы знать, что тут творится.

— Если ты думаешь, что здесь плохо, тебе стоит съездить в Грачатник, где «лечат» сумасшедших, — заметил Нюх.

Нюх оставил письменное заявление о том, что в течение двадцати четырех часов обязуется выплатить сто гиней (и проценты) за землеройку по имени Огрибакет.

— А если вы этого не сделаете, — сурово предупредил его горностай-тюремщик, — то сами окажетесь на месте этой землеройки.

— Мой банк перешлет деньги немедленно, — процедил сквозь зубы Нюх, стараясь не злиться.

Все пятеро покинули отвратительное здание тюрьмы, оставив позади блох и вонь. Потом ласки немного задержались, чтобы накормить землеройку, и направились к реке. Найдя Возилу, который занимался разгрузкой каких-то товаров, они принялись расспрашивать его о лодке, которая вчера вечером отчалила от берега. Выдра подтвердил слова Брионии.

— Точно! Видел я вчера лодку со здоровенными горностаями и дамой-леммингом. Плечи — чуть не с мое весло шириной! А отправились они к башне. Причалили, а потом лемминга запихнули внутрь. Ну и сами зашли, конечно. Я уж хотел было их дождаться, чтобы сказать, что не следует так обращаться с дамой, даже если она и преступница и совершила что-то плохое, да так и не дождался. Мне-то пришлось из реки утопленника вытаскивать. По крайней мере, я сперва подумал, что это утопленник, а оказалось, он еще жив. Я ему искусственное дыхание сделал — все как положено. Из него воды вылилось целое ведро, не меньше. Ну да ничего, очнулся он, отлежался у меня в лодке. Землеройка, на вашего похож, только не такой лысый. — Возила на мгновение умолк, а потом снова продолжил: — Сказал, что сиганул с полицейской лодки, когда стражники отвернулись.

— Похож на меня? — не выдержал Огрибакет, глаза у него засветились. — А за левым ухом у него не было белой отметины? Вот как у меня?

Выдра внимательно исследовал ухо землеройки:

— Да, была. Этот маленький нищенка похож на тебя, как родной брат. А когда мы причалили к берегу, он выпрыгнул из лодки и пустился бежать со всех лап, словно заяц, за которым гонится ласка… Прошу прощения, Нюх.

— Все нормально, Возила. Спасибо за информацию. Ты нам очень помог.

— Мой брат! — с облегчением в голосе прошептал Огрибакет. — Так он сбежал! Он не попал в колонии! Думаю, он вернется в Воющие Холмы. Слава Богу! Я просто представить себе не мог, как я буду смотреть в глаза матери, когда мы встретимся с ней на небесах. Она бы никогда мне не простила, что я не сумел вызволить брата из беды.