Читаем Ночные эскадрильи люфтваффе. Записки немецкого летчика полностью

Я спокойно оделся и приготовился. Бомбардировщики, летевшие над нашим аэродромом в направлении Рура, решив поприветствовать нас, сбросили несколько бомб. Пожарная команда была наготове и быстро потушила несколько мелких пожаров.

Командный пункт жужжал, как пчелиный улей. Все телефонные линии были заняты, и сообщения о сбитых бомбардировщиках встречались громкими радостными возгласами. Командир в это время летал в секторе «Берта», ближайшем к аэродрому. Этот сектор отличался наибольшим количеством вторжений, замечательным корректировщиком поста наблюдения и максимальным числом сбитых бомбардировщиков. Так случилось и в ту ночь. После второй победы Старик сообщил, что у него сильно повреждены крылья и мотор. Обер-лейтенант Франк немедленно взлетел на смену командиру. Однако бомбардировщики уже пролетели, и Франку пришлось целый час кружить над «Бертой» в ожидании их возвращения. Этот период ожидания всегда очень скучен. Необходимо соблюдать радиомолчание, так как радист в любой момент может получить приказ с земли. Первые возвращающиеся бомбардировщики наконец прервали томительное ожидание Франка, и, следуя примеру своего командира, он сбил два самолета противника. Тем временем мы с Ош-трайхером, уже сидевшие в «Доре», получили приказ взлететь и заняться арьергардом возвращающихся налетчиков, если Франка выведут из строя. Эта предосторожность оказалась разумной, ибо из-за неполадок с радиопередатчиком Франку пришлось совершить преждевременную посадку. Вот я и снова в воздухе, думал я, поднимаясь на 12 000 футов, и на этот раз никаких зениток.

В июле ночи особенно светлые, и северное сияние оказалось роковым для британцев. Из восьмидесяти вражеских бомбардировщиков было сбито тридцать.

— «Берта» — «Канюку-10». Вражеские самолеты на высоте 12 000 футов. Курс 280 градусов. Ложитесь на курс 100 градусов. Два «курьера»[4] входят в ваш сектор, — сообщил мне обер-лейтенант Кникмайер. Когда я услышал эти слова, меня охватило странное чувство и вспомнилась ночь 26 марта над Дуйсбургом. — «Берта» — «Канюку-10». Правый вираж на курс 280 градусов. «Курьер» на вашей высоте. Полный газ.

Я быстро сосредоточился на радиосообщении и почувствовал волнение, предшествующее поиску дичи. Отстают от строя поврежденные машины или те, кто, отбомбившись, догоняет товарищей. Тут Кникмайер снова вызвал меня и приказал сбросить скорость, поскольку я уже проскочил мимо британцев. Я убрал газ и выпустил закрылки: скорость уменьшилась.

— Вражеский самолет на высоте 12 000 футов идет тем же курсом в миле позади вас. Держите скорость 200 миль в час и смотрите в оба.

Держась почти на скорости срыва и не сводя глаз со светлого северного горизонта, я подпустил противника поближе. Наконец показалась крохотная тень. На этот раз я не дал ему шанса заметить меня и немедленно спикировал под него. Поймать врасплох — это уже половина успеха. Я совершенно успокоился, не спешил и продолжал подкрадываться все ближе. Вражеский бомбардировщик «виккерс-веллингтон» устало тащился к дому. Кникмайер доложил, что в моем секторе чуть севернее летит второй бомбардировщик.

В этот момент в наушниках зазвучал голос моего радиста:

— Герр лейтенант, стреляйте по крыльям. Мне жаль этих бедолаг.

Вспомнив собственный опыт, я не нашел в себе жалости и поймал левый двигатель бомбардировщика в перекрестье своего прицела. Расстояние уменьшалось: 150, 100, 50 ярдов. Хвостовой стрелок выпустил первые очереди, но он не мог точно прицелиться, поскольку его пилот старательно избегал боя. Трассирующие пули рассыпались по небу, словно бусины разорвавшегося ожерелья. Я держался поближе к хвосту бомбардировщика и ждал благоприятного момента.

Когда вражеский самолет распростер крылья в левом вираже, я выровнял свой истребитель и дал очередь. Попал! Пламя охватило левый мотор бомбардировщика, но экипаж почему-то не спешил покидать загоревшуюся машину. Видимо, летчик выключил левый мотор и пытался уйти на одном моторе. Значит, я должен атаковать снова. Чтобы сравнять наши скорости, мне пришлось еще больше опустить закрылки. Британец оказался хитрым лисом и постарался избавиться от меня, балансируя на грани скорости срыва. Каждый из нас пытался лететь как можно медленнее, и я трепетал в небе, словно легкое перышко.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище
Академик Императорской Академии Художеств Николай Васильевич Глоба и Строгановское училище

Настоящее издание посвящено малоизученной теме – истории Строгановского Императорского художественно-промышленного училища в период с 1896 по 1917 г. и его последнему директору – академику Н.В. Глобе, эмигрировавшему из советской России в 1925 г. В сборник вошли статьи отечественных и зарубежных исследователей, рассматривающие личность Н. Глобы в широком контексте художественной жизни предреволюционной и послереволюционной России, а также русской эмиграции. Большинство материалов, архивных документов и фактов представлено и проанализировано впервые.Для искусствоведов, художников, преподавателей и историков отечественной культуры, для широкого круга читателей.

Георгий Фёдорович Коваленко , Коллектив авторов , Мария Терентьевна Майстровская , Протоиерей Николай Чернокрак , Сергей Николаевич Федунов , Татьяна Леонидовна Астраханцева , Юрий Ростиславович Савельев

Биографии и Мемуары / Прочее / Изобразительное искусство, фотография / Документальное
10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное