Ночные эскадрильи люфтваффе. Записки немецкого летчика

Тем временем ведущие самолеты главных сил беспрепятственно добирались до Гельголанда, сбрасывали новую порцию фольги и снова выводили из строя наземные радары. Одним ударом парализовывалась и наземная, и воздушная защита. На следующее утро целые районы Голландии, Бельгии и Северной Германии были усеяны полосками фольги. Кое-кто полагал, что они отравлены и убивают скот. Хотя быстро обнаружилось, что эти полоски фольги совершенно безобидны на земле, в воздухе они были смертельно опасными – роковыми для жизни всего города.

Несколько дней спустя мы услышали подробности катастрофы в пострадавшем городе. Сильный ветер раздувал пламя пожаров, уничтожая здания и людей, нанося ущерб, превосходящий потери от всех предыдущих налетов. Все попытки тушения пожаров оказались тщетными. Узкие улочки Гамбурга с бесчисленными двориками создавали благоприятные условия для распространения огня. Жар достигал 1000 градусов. Спрятаться было некуда. В результате жесточайшей ковровой бомбардировки огромные районы города за полчаса превратились в огненное море. Множество мелких пожаров слились в один колоссальный пожар. Ранним утром на выжженных улицах лежали тысячи обугленных тел. У жителей Гамбурга осталось единственное желание: бежать из города, ставшего полем боя. Британцы возвращались и в последующие ночи, вплоть до 3 августа 1943 года. Они сбросили на практически беззащитный город 3000 бомб большого калибра, 1200 пехотных мин, 25 000 фугасных бомб, 3 000 000 зажигательных бомб, 80 000 фосфорных бомб и 500 фосфорных мин газомета. 40 000 человек были убиты, более 40 000 ранены и 900 000 остались без крова или пропали без вести. Этот разрушительный рейд на Гамбург потряс жителей всех больших городов Германии, весь немецкий народ. Все чувствовали, что пришла пора капитулировать, пока не произошла катастрофа. Однако верховное главнокомандование настаивало на продолжении «тотальной войны». Гамбург был первым звеном в длинной цепи безжалостных авианалетов, обрушенных союзниками на немецкое гражданское население.

Вскоре после возвращения в Пархим мы устроили пирушку, на которой выпивка лилась рекой. Одному из эссенских пилотов, всеобщему любимцу Питеру Сподену, пришлось спуститься в погреб. «Старина» гауптман Шёнерт чувствовал себя совершенно свободно с молодыми летчиками. Он помнил собственную юность и с жаром рассказывал о тех временах, когда был моряком. Когда наступило временное затишье, он вдруг встал, схватил одного из нас за плечи и потащил к окну. Последние алые лучи вечернего солнца пробивали облачную гряду над горизонтом. Небосвод полыхал всевозможными красками: от нежно-голубой до огненно-красной. Командир открыл окно, и в столовую ворвался свежий прохладный воздух, напоенный сосновым ароматом. С наслаждением попыхивая сигарой, Шёнерт обернулся к нам и улыбнулся:

– Парни, вы откусили ломоть, который многим не по зубам. Каждую ночь вы садитесь в консервные банки и исчезаете в темноте. Вы в одиночку деретесь с противником на высоте в тысячи футов над измученной горящей землей. Каждый из вас, не задумываясь, рискует жизнью. Чертовски тяжелая доля.

А я в двадцать лет жил счастливо и беспечно. Я проплыл юнгой семь морей и научился любить другие народы. Хороших друзей можно найти повсюду. На торговых судах мы ходили все вместе: британцы, норвежцы, датчане и немцы. Сначала отношения были прохладными, но после первого же шторма мы улыбались друг другу. В первые дни каждый был сам по себе, а стоило заскучать по дому, как мы сразу сблизились и вскоре уже были друзьями и братьями. К черту все предрассудки! Когда воет буря, когда огромные волны смывают все с палуб, а смерть стоит на носу корабля, тогда и рождается истинная Лига Наций. И плевать на бушующую стихию.

Мы смеялись, и наш смех означал доверие и взаимопомощь в жизни и смерти. Шторм выдохся, и нам была дарована жизнь. Через несколько месяцев, когда мы вернулись в родной порт, мы были содружеством, не признававшим никакой разницы в народах и расах. Мы прощались с тяжелым сердцем и надеялись, что никогда не забудем товарищей, с которыми разделяли радость и горе.

Такую же дружбу я нашел в вашем обществе. Мы тоже смотрим в глаза опасностям, и все же… что-то гложет меня. – При этих словах горечь мелькнула в его глазах. – Мы разрушаем себя. Мы сражаемся не против стихии на благо человечества, а пытаемся погубить жизнь, пользуясь самыми современными научными достижениями.

Разве не люди нашей расы, те же белокурые британцы, с которыми я подружился в Бискайском заливе, сидят в своих бомбардировщиках и ночь за ночью превращают в руины наши города? Каждый выполняет свой долг. Но разве мы не усиливаем тем самым нашу ненависть? По ночам мы видим только вражеский бомбардировщик с его ярко-красными, белыми и синими кругами. Горят наши города. Мы должны сбить этот бомбардировщик любой ценой, и, когда он падает на землю, мы бурно радуемся. Мы видим лишь горящий бомбардировщик, а не его экипаж. Мы видим лишь эмблему, а не парней, болтающихся под парашютами в смертельной агонии.