Ночные эскадрильи люфтваффе. Записки немецкого летчика

В 20.00 мы приземлились с нашими бесценными съестными припасами в Пархиме. Нас встретили с таким энтузиазмом, будто мы были крысоловами. Конечно! Где окорок, там всегда крысы!

Несколько дней спустя Петер явился вечером на командный пункт и попросил разрешение на вылет. Командир отрицательно покачал головой, и Петер смиренно ретировался. В 21.00 объявили боевую готовность, и через несколько минут все истребители уже были в воздухе. Правда, выруливая на взлетную полосу, я заметил Петера и его радиста, болтающихся у самолетов. Я не заподозрил ничего плохого и спокойно взлетел. Только взяв курс на Берлин, я вдруг подумал: интересно, а вдруг Петер решил действовать на свой страх и риск. Он еще не годен к полетам; если командир сказал «нет», значит, нет. Погода в тот день благоприятствовала британцам. Но и обороняться в ясную погоду легче. Еще на подступах к городу бомбардировщики сыпались на землю, как перезревшие фрукты. Над Берлином оборона была мощнее, и из 800 британских бомбардировщиков 120 в ту ночь не вернулись домой. Изрядно вспотевший за три часа полета, я пронесся над родным аэродромом, помахав крыльями – знак победы. Возбуждение, царившее в штабе, было близко к ликованию. Все экипажи доложили о победах, потерь не было.

Вдруг диспетчер выкрикнул, не знает ли кто-нибудь новости о невернувшемся C9-HN. Никто ничего не знал. Этот самолет принадлежал моей эскадрилье и числился в резерве. Я вызвал старшего техника и спросил, в чем дело. Оказалось, что в резервном самолете минут через двадцать после всех взлетел Споден. Ну и сюрприз! Командир пришел в ярость. Включили разведаппаратуру, и через полчаса стало ясно, что Споден нигде не приземлялся. В воздухе он также не мог быть, поскольку горючего у него хватало на три с половиной часа. Гнев командира испарился: он всегда симпатизировал Петеру.

Что же случилось с парнем? Тут вышел на связь штаб ПВО Берлина.

Командир кинулся к телефону, послушал и произнес запинаясь:

– Так точно, герр оберст. – Его лицо вытянулось. Он медленно положил трубку. – Сподена сбили прямо над городом. Прожекторы поймали вражеский бомбардировщик на высоте 17 000 футов, когда его атаковал ночной истребитель. Британец открыл ответный огонь, и через несколько секунд обе горящие машины упали на землю. Прожектор вел их до высоты 4500 футов, и зенитчики заметили висящего на хвостовом оперении человека. Это мог быть только Споден. Из-за раны ему не хватило сил освободиться от самолета. Вот так, парни, он заплатил за свое упрямство жизнью.

Я вспоминал о нашем полете над Балтикой с гигантским окороком и не верил в случившееся. С Петером такого просто не могло произойти, думал я. Господь Бог нашел бы какой-нибудь способ спасти его. Бринос согласился со мной. Мы сидели в креслах и ждали более точных сведений, плохих или хороших. В пять часов утра затрезвонил телефон. Снова звонили из дивизии ПВО Берлина. Я схватил трубку и вздохнул с облегчением. Тяжело раненный Споден в госпитале. Его жизнь вне опасности. Его экипаж выпрыгнул и успешно приземлился.

На следующий день Петера привезли в Пархим. Его койка в госпитале еще пустовала. Хирург от души отругал его, но немедленно принялся за лечение.

Через несколько дней Петер смог разговаривать, и мы услышали его историю.

– Когда вы все улетели, мне стало ужасно одиноко. Ну, я и приказал обер-фельдфебелю подготовить к взлету резервную машину. Он колебался, но я напомнил, что в военное время приказы не обсуждаются, а я приказываю. Он подчинился. Все случилось над Берлином. Я, можно сказать, решил посоревноваться с зенитчиками и сбил в прожекторных лучах два «ланкастера». Потом в лучи попался «шорт-стирлинг». Знаете, такой большой, как амбар, с четырьмя моторами. Я бросился в атаку, а когда вышел из боя, заметил, что у моего самолета пробит фюзеляж. Пламя рвалось в кабину с обеих сторон, радист молчал. Я приказал прыгать, но оказалось, что его уже нет. Фонари и моей, и его кабины снесло.

Когда я вылезал из кабины, что-то крепко вцепилось в ногу. Пришлось вернуться и разорвать это, я так и не понял, что именно. Пламя уже лизало парашют. Прозит! Самолет вошел в штопор и вертелся, как карусель. Как-то мне все же удалось вылезти на 15 000 футах. Меня швырнуло на хвост и прижало ветром. Я махал руками и ногами, но не мог освободиться – ни вверх, ни вниз. А самолет все падал. Наконец, его закрутило в противоположном направлении, и я сорвался.

Не теряй головы, посоветовал я себе. Посчитай до двадцати или двадцати пяти и дергай вытяжной трос. Оказалось, что одна из строп порвана. Огонь, вы же понимаете… Я упал в дым и пламя и вырубился. Очнувшись, я обнаружил, что валяюсь на улице среди горящих домов. Зенитки еще стреляли. Меня унесли в какой-то подвал и напоили коньяком. Кое-кому явно было не по себе – как оказалось, офицеру прожекторной батареи. Он навестил меня на следующий день в госпитале. От него я узнал, что высвободился на высоте всего лишь 5000 футов. Он думал, что помогает мне, освещая своим прожектором!

Глава 13 РЕАКТИВНЫЙ ИСТРЕБИТЕЛЬ