Ночные гоцы

Джеффри Хаттон-Данн пробирался сквозь толпу на пони для поло. Джеффри шатался в седле, слипшиеся пряди волос падали ему на лоб, вся рубашка была в грязных темных пятнах, монокль свободно болтался на ленте. Джеффри что-то говорил, но Родни никак не мог уловить смысл его слов. Лес киверов заколыхался; над ним белая рубашка — спина тоже в пятнах — приближалась к алому мундиру Булстрода.

В двадцати ярдах от Родни часовой, стоявший на левом конце веранды, поднял винтовку. Толпа следила за ним испуганными, блуждающими глазами, следили все — кроме Хаттон-Данна и продолжавшего надрываться полковника.

Остальные караульные на высокой веранде тоже смотрели на часового. Он прицелился, мгновение помедлил и спустил курок. Плечи дернулись от отдачи. При свете пожара оранжевая вспышка выстрела была почти незаметна. Над дулом завился пороховой дымок. На рубашке Джеффри, в центре живота, расплылось еще одно пятно. Джеффри, не выпуская поводья, повалился длинным телом на спину пони, и его светлые волосы смешались с гривой. Часовой быстро и уверенно перезарядил винтовку. Родни тупо наблюдал. Патроны нового образца действительно весьма эффективны. Часовой снова прицелился, мгновение помедлил и спустил курок. Родни не мог сдвинуться с места. Никто не мог сдвинуться с места, даже люди, стоявшие на линии огня.

Джеффри головой вперед падал в толпу. Родни успел увидеть его лицо. Умирая, он все еще пытался что-то сказать, и не мог. Пони рвался и ржал, к нему тянулись сотни рук. Они стаскивали Джеффри… да нет же, хотели помешать ему рухнуть на землю. Родни яростно потряс головой. Сердце бешено стучало, перед глазами были только широко открытые рты, только разинутые красные глотки. Отдельные выкрики утонули в согласном вое.

Яркая вспышка привлекла его внимание — это занялась крыша тюрьмы. При свете пылавшей напротив канцелярии он увидел, что в окнах торчат лица, и сквозь решетку тянутся руки. Заключенных так и не вывели. Он обернулся.

Полковник Булстрод так осадил своего коня, что тот присел на задние ноги. Он выхватил у кого-то кавалерийскую саблю, пригнулся и поскакал на часового. Родни поймал себя на том, что одобрительно кивает. В уставе было предусмотрено все, каждый знал, что должен делать. И полковник знал, и теперь он делал это.

«Когда вооруженный сипай начинает буйствовать, его действия следует немедленно пресечь, застрелив или зарубив его, дабы его безумие на заразило остальных».

Джемадар и караульные тоже знали устав. Но, видимо, в присутствии безумца другие индусы теряют всякое соображение. Безумие заразительно и кто знает, не таится ли оно за этими лишенными выражения лицами.

Булстрод заставил своего уэлера взбираться по ступеням. Лысая голова его сияла, на шее напряглись жилы. Сумасшедший держал винтовку над головой обеими руками, и даже не пытался защититься. Он кричал:

— Помни Мангала Панди! Помни! Помни!

Булстрод откинулся назад, вытянув руку с саблей. На спине алого мундира полопались швы. На верхней ступени уэлер споткнулся, и все двадцать стоунов веса перешли в силу удара. Булстрод вслед за саблей рухнул на каменные плиты. Здание затряслось. Удар пришелся по шее часового, прямо над высоким воротником. Крик захлебнулся и перешел в визгливый свист. Голова отскочила, несколько раз подпрыгнула по полу и упала в толпу с высоты в двадцать футов. Из шеи ударил фонтан крови. Звякнула винтовка, подогнулись колени, туловище скорчилось и покатилось по длинной лестнице.

Кто такой Мангал Панди? Недавно Родни слышал это имя. Речь шла о Барракпуре: сипай Тридцать четвертого полка сошел с ума и убил офицера. Это было как-то связано со смазкой для патронов. Бедняга часовой так долго думал об этом, что сошел с ума. Их караульные вели себя не лучше, чем караульные в Тридцать четвертом полку. А в тюрьме сидели два сипая за отказ пользоваться новыми патронами… Он тревожно огляделся. Собрать бы хоть несколько человек из Тринадцатого полка, тогда он будет готов ко всему.

Булстрод ухватился за колонну, с трудом поднялся на ноги и свирепо уставился на джемадара. Ропот толпы усилился, люди раскачивались, как колосья на ветру. Стояла испепеляющая жара; здесь, рядом с пожаром, было не меньше 130 градусов.[101] Огонь внезапно словно пробудился. Пламя взвыло, его языки взвились на крышу тюрьмы и устремились к небу. Хором завопили заключенные. Родни вспомнил тянущиеся руки, собрался, решительно протолкался через толпу и бросился к тюрьме.

Его обдало волной жара, обожгло лицо, опалило усы и брови. Он втянул в себя раскаленный, пахнущий горелым волосом воздух и прищурился — дым ел глаза. Он бежал, зная, что за ним, зажмурившись, бегут еще двое, положив руки ему на плечи. За ним в огонь отправились сипаи в темно-зеленых мундирах Тринадцатого полка. Он скосил глаза: неразлучные Рамдасс и Харисингх.