Ночные грехи

— Я понимаю, — тихо сказала Терри. — Мой сын был похищен, когда ему было двенадцать лет. Он возвращался из кинотеатра. Мы жили в Айдахо тогда, в городе, очень похожем на этот, такое же тихое, безопасное место. Но не настолько безопасное, как оказалось. Я думала, что неизвестность убьет меня. И временами я жалела, что этого не произошло, — призналась женщина.

Она осторожно оттащила Ханну от стены и подвела к двухъярусной кровати. Они сели рядом. Ханна вытерла лицо рукавом свитера, изо всех сил пытаясь взять себя в руки. Она почувствовала смущение, что вот так откровенно сломалась перед этой незнакомкой. Но Терри вела себя, как будто ничего не произошло и не было никакой дикой сцены. Казалось, что она даже не заметила вспышку отчаяния.

— Ему было бы шестнадцать в этом году, — продолжила она. — Он научился бы водить машину, ходил бы на свидания, играл бы в баскетбольной команде школы. Но человек, который забрал его у нас, забрал его навсегда. Его тело нашли на мусорной свалке. Кто-то выбросил его, как мусор. — Ее голос напрягался, и она умолкла на мгновение в надежде, что боль отступит. — После того как его нашли, наступило… облегчение. В конце концов, все было закончено. Однако, когда мы не знали, у нас, по крайней мере, сохранялась некоторая надежда, что он жив и что мы сможем вернуть его. — Она повернулась к Ханне, ее глаза блестели от слез, застывших в них навеки. — Держитесь за эту надежду обеими руками, Ханна. Это лучше, чем ничего.

Она прошла через это, подумала Ханна. Она знает, что я чувствую, что я думаю, чего я боюсь. Связь установлена. Уже не имело значения, что она не хотела ее; она была уже здесь. Они разделили общий кошмар, и эта женщина предлагала ей ту мудрость, которую сама вынесла из испытания. Не имело значения, что Ханна не хотела вступать в члены этого клуба; она уже была его участницей.

Она потянулась к Терри Какой-то, взяла ее руку и крепко сжала ее.

19.42

— 34 °C, коэффициент комфортности: — 52

— …и я возмущен, что больному, извращенному животному не только позволили выйти из его клетки, но разрешили работать в одном и том же здании с моим сыном и сыновьями и дочерьми всех из нашего города!

Аплодисменты людей в волонтерском центре заставили сделать паузу. Пол Кирквуд смотрел прямо в камеру, высоко подняв голову. Его подбородок резко выступал вперед, глаза фанатично сверкали. Взгляд, казалось, пронзил телевизионный экран и через прутья решетки камеры поразил Оли прямо в сердце. Ему был знаком такой взгляд, такой тон голоса. Меня от тебя тошнит! Ты ничтожество, маленький урод! Порождение дьявола, вот кто ты! От тебя нет никакой пользы! И другой, более пронзительный голос присоединялся в унисон. Тебе говорили, Лесли, что ты ни на что не годен! Не ори, или мы дадим тебе кое-что, от чего действительно завопишь!

Оли забился в угол койки и свернулся калачиком, как испуганное животное. Голоса в его голове продолжали разглагольствовать о его никчемности. Он был заперт в одиночной камере городской тюрьмы, в роскошном месте по тюремным меркам. Камеры на этаже были в основном пустые. Чувствовалось, что тюрьма построена недавно. Стены еще оставались белыми, гладкие серые полы были отполированы до блеска. И только едва уловимый запах мочи уже начал просачиваться сквозь сильный сосновый аромат воздухоосвежителя. Курить запрещалось везде.

В соседней клетке находился гордый владелец маленького портативного телевизора. Длинный и тощий, как шнурок, узкоглазый тип по имени Буг Ньютон, который постоянно раз в три месяца напивался в хлам и садился за руль внедорожника. В своем последнем заезде он протаранил багажником зеркальные витрины интернет-кафе и магазина подарков. Как единственному почти постоянному клиенту этого места, ему разрешали некоторые «удобства».

Буг сидел на своей койке, уперев локти в колени, и ковырял в носу, поглощенный страстной проповедью Пола Кирквуда о недостатках системы и несправедливости в отношении порядочных людей.

— …мне больно всякий раз, когда я включаю вечерние новости и вынужден слушать, что еще один ребенок был изнасилован, или убит, или похищен. Мы должны сделать что-то. Мы должны положить конец этому безумию!

Передача прервалась на рекламу под взрыв аплодисментов. Буг поднялся и вразвалочку подошел к стене из железных прутьев, разделяющей клетки. Его лицо было изрыто шрамами от угревой сыпи, рот кривился в вечной усмешке.

— Эй ты, зассыха! Они о тебе говорят, — сказал он, прислонясь к прутьям.