Ночные кошмары

глубокого колодца и смутно видеть звезды. И вот появились звезды. И кометы. Но они были внутри него — это нервы подавали сигналы. И скоро нервы у него сдадут. Или превратятся в структуру, которую неврологи Земли не смогут понять. И изменились их функции тоже, функции, лежащие за пределами понимания его тюремщиков.

Тело Пола Эйра двигалось по полу, словно амеба. Хотя он не мог видеть самого себя, он знал, что должен выглядеть так, как будто превращается в амебу. Его туловище расплющилось и стало круглым. Его ноги, руки, голова превратились в плоские, округлые формы и тоже уменьшились. Он стал амебой, выпускающей псевдоподии.

Куда девается его мозг? Что будет с его глазами? А как насчет его вен, артерий и капилляров? Во что превратятся его кости? Его пальцы? Пальцы на ногах? Его уши? Его нос? Его зубы? Что станет с ним, с Полом Эйром?

Он всегда верил, что у него есть душа. Когда его тело умрет, он вознесется на небеса. Неизменный, неподкупный, вечный Пол Эйр.

Но теперь его душа будет сжата и сплющена вместе с телом. Душа соответствует телу. То, что создает тело, диктуется душой. А Пол Эйр не знал языка, на котором была написана надпись. Он уже не мог закричать, когда ужас полного осознания происходящего обрушился на него. У него уже не было горла, и его губы слились воедино.

А потом что-то внутри действительно закричало. Его голос эхом прокатился взад и вперед, как будто это был человек, заблудившийся и кричащий в лабиринте глубоко под землей. Где-то в полумраке поднялась фигура и двинулась к нему. Она была чернее, чем сама чернота, и только наполовину похожа на человека. Незнакомец выглядел угрожающе, но, когда он заговорил, его голос был мягким и успокаивающим. Пол Эйр не хотел, чтобы его успокаивали, и ему хотелось бежать.

Он почувствовал, как его тело распухло. Чувство триумфа и разочарования наполнило его, и внезапно у него появились горло и рот. Вместо того чтобы закричать, он прошептал…

Глава 2

В ДЕСЯТЬ УТРА Пол Эйр проснулся. Он был в пижаме и лежал на спине на кровати. Он чувствовал усталость, голод и стыд. Почему ему должно быть стыдно? Может, потому, что он был трусом?

Он встал с кровати и, пошатываясь, направился к единственной двери в свою палату. В нижней этой двери была дверца поменьше. Он распахнул ее, и вперед выдвинулась полка с подносом с едой и молоком. Пол Эйр убрал поднос и закрыл маленькую дверцу. Он отнес поднос к маленькому складному столику, поставил его на столик и сел в кресло перед столиком. Пока он ел яичницу с ветчиной, тосты с маслом и грейпфрут, он задавался вопросом, что бы он съел, если бы позволил своей новой форме взять верх. Что может существо без рта и без пищеварительных органов, насколько он знал, использовать в пишу? Топливо?

Был только один способ выяснить это, способ, которым он не хотел воспользоваться. Или хотел?

Ему следовало бы задаться вопросом, напомнил он себе, почему он принял это изменение как реальность. Когда-то он сказал бы, что такое невозможно. Любой,

кто действительно думает, что может менять форму, должен быть сумасшедшим. Теперь вселенная казалась ему такой же гибкой, как и его тело.

Пол Эйр поставил поднос обратно на выдвигающуюся полочку и пошел в ванную. Выйдя из нее, он подошел к шкафу без дверей и забрал свою одежду. Потом он пошел в ванную, чтобы одеться, потому что там за ним никто не будет наблюдать. По крайней мере, он надеялся, что это не так. Теперь ему было все равно, даже если женщины наблюдали за ним. А это означало, что он менялся не только телом, но и душой — менялось его отношение к жизни. До того, как его привезли сюда, он не стал бы раздеваться ни перед одной женщиной. Даже ложась в постель со своей женой, он сбрасывал одежду в темноте, чтобы она не могла видеть его голым.

Это напомнило ему некоторые из его снов. Хотя ему было пятьдесят четыре года, нет, сейчас пятьдесят пять, у него было сильное сексуальное влечение. Он настоял, чтобы Мэвис обслуживала его по крайней мере три раза в неделю. Для него не имело значения, больна она или просто не хочет. Ее долг — заботиться о нем. Мэвис обычно подчинялась, но либо жаловалась, либо молчала, и, нахмурившись, она давала ему понять, что сердится.

Если его освободят, он не вернется к Мэвис. Она ненавидела его, хотя он должен был признать, что у нее были на то причины. Но он тоже ненавидел ее. Возможно, часть его ненависти к ней была отраженной ненавистью, ненавистью к самому себе. Или презрением. Но думать об этом было бесполезно. Это все осталось в прошлом, которое казалось еще более странным, чем настоящее.

Что это была за пара негодяев!

— Соколы в гнезде, — как-то сказал о них Тинкроудор. Писатель, вероятно, цитировал какое-то стихотворение или книгу. Его речь была наполовину цитатой, как будто у него не было сил сочинять собственные фразы. Но это было неправдой. Тогда Тинкроудор сказал: — Нет, не соколы. Вы с Мэвис больше похожи на стервятников. Или гиен. Или крыс в норе, забитой цианидом.