Ночные рассказы

Близость к такому старому человеку вызывала у него незнакомое и приятное ощущение. Из разговоров взрослых Хенрик понял, что человек, который выглядит как эта дама, должен быть и глух, и слеп, да, строго говоря, вообще уже быть на том свете, и он набрал в лёгкие воздух для громкого приветствия, чтобы с подобающим уважением встретить потустороннюю гостью.

Но женщина сделала протестующее движение.

— Со мной, — сказала она, — ты можешь говорить piano. И так достаточно всяких крикунов, которые оскверняют небесный покой Господа Бога.

Она посмотрела на отца Хенрика, всё ещё стоявшего на рояле, застывшего словно статуя.

— И ты, племянничек, — сказала она задумчиво, — не последний из тех, кто здорово постарался, чтобы испоганить тишину.

Последовала пауза, во время которой Хенрик заметил, что даже лошадь, прижавшаяся к стене, совершенно затихла.

Она снова посмотрела на Хенрика.

— Меня сегодня не приглашали, — сказала она, — и я долго здесь не пробуду. Я хотела было прийти на твои крестины, но даже там никто не хотел моего присутствия. С тех пор я ждала приглашения, но в моём возрасте уже нельзя ждать целую вечность.

Поэтому я сегодня явилась без приглашения. Чтобы увидеть тебя и чтобы поздравить тебя. И может быть, это всё, что можно предложить другому человеку. Добрые пожелания и немного внимания.

Я желаю тебе, Хенрик Блассерман, чтобы ты узнал, что такое тишина.

Она снова замолчала, словно пытаясь найти ещё какие-то слова или словно передавая Хенрику ту тишину, о которой она говорила. Потом она оглянулась на маленькую девочку.

— Ну что ж, поехали домой, Пернилле, — сказала она.

Служанка открыла дверь. Выходя, старуха обернулась и в последний раз посмотрела на Хенрика.

— Я хочу, — сказала она, — пригласить тебя в гости. В конце марта я пришлю за тобой экипаж. Чтобы мы вместе торжественно отметили годовщину смерти Бетховена и день рождения Баха, чтобы на Небесах знали, что, несмотря на музыку твоего отца, они жили не напрасно.

Долгое время в комнате было тихо, и даже когда тишина была нарушена и все схватили бокалы, пытаясь вернуть исчезнувшее веселье, куда-то пропал прежний непринуждённый тон, настроение определённо стало минорным, и вскоре гости стали расходиться.

Когда мать Хенрика укладывала его спать, она выглядела отчуждённой и подавленной, и, когда он спросил, кто же была эта пожилая дама, она встревоженно посмотрела на него. Где-то в квартире ржал конь, чьё присутствие казалось теперь утомительным и неуместным.

— Это, — сказала она устало, — была твоя тётя, пианистка Леонора Блассерман.

Более о визите пожилой дамы никто не обмолвился ни словом, пока отец Хенрика однажды мартовским утром не ушёл из дома, хлопнув дверью, а нянька, умыв и причесав Хенрика, не надела на него воскресное платье. Когда мать провожала его к запряжённому лошадьми экипажу, которого он никогда прежде не видел, она сказала: «Ты должен навестить свою тётушку Леонору», — и тогда у Хенрика впервые в жизни возникло ощущение, что его семейству ещё не удалось полностью освободиться от старости.

5

Леонора Блассерман жила посреди озера Фуресёен на маленьком, заросшем лесом острове Родё, о названии которого датские лингвисты со времён Расмуса Раска спорили, происходит ли оно от слов «вырубать» и «вырубка», указывая тем самым на то место, где стоит дом, — там, где когда-то срубили лес и заложили парк, — или же его значение связано со словом, обозначающим беспорядок.

Сам дом, казалось, говорил о последнем. Он был заложен представителями знатного Белого рода в XII веке и потом много раз переходил от одного владельца к другому. Все они — как это часто случается в Дании — обладали воображением, но не могли мобилизовать волю и средства и понемногу достраивали здание — каждый раз в соответствии со стилем эпохи — но именно понемногу, так что дом рос медленно, постепенно превращаясь в беглый, но исчерпывающий обзор истории датской архитектуры. В XVIII веке, когда семья Блассерманов приобрела здание, у него был готический фундамент и стены из туфа, округлые ренессансные фронтоны, черепичная крыша, словно на уменьшенном раз в двести итальянском дворце, и барельефы польского барокко. Семья завершила строительство, сделав бело-серый классицистический фасад.

В результате получилось большое и странное сооружение, которое уже никто не перестраивал, и лишь Леонора Блассерман, вскоре после того как она овдовела, приказала построить небольшой павильон, примостившийся на крыше и имеющий форму человеческого уха, слушающего Небеса.

Со временем дом стал источником раздражения для большой части семьи. Отец Хенрика выразил своё недовольство, заявив, что зданию не хватает европейской стройности, которая в любой другой стране привела бы к завершению строительства под знаком одной концепции, что оно в своей ничтожности и непоследовательности является демонстрацией провинциальности датской мысли и аргументом, что человек и идея не рождаются — как это вообще-то блестяще продемонстрировал Рихард Вагнер — в один-единственный миг создания, а вырастают медленно и в сомнениях.