Ночные разговоры с ангелом

– Маленькая собственница! Мыслишь очень по-человечески. Я знаю тебя всего двадцать семь лет, а живу тысячелетия. В моей жизни было много всего, было много людей, много подопечных, которых я, конечно же, любил. Очень искренне любил, ведь невозможно хранить того, кого не любишь. Но тебя я люблю не так, тебя я люблю немного по-человечески, что ли… Я сам испугался этого чувства… А твою бабушку я узнал, только когда родилась ты. Я ею восхищался, но это не то чувство, к которому нужно ревновать. Честное слово. – Ангел застенчиво улыбнулся.

– Ты хочешь сказать, что за все тысячелетия твоей жизни ты ни к кому не относился так, как ко мне? – недоверчиво поинтересовалась Фима.

– Ну, была одна дамочка, в веке, кажется, семнадцатом. – Вася покраснел. – Она во Франции жила. Была женой какого-то графа. Он все время то на войнах пропадал, то на охоте, то при дворе. А Женевьева так трогательно его любила, так трогательно его ждала, все прощала этому грубому неотесанному болвану, была ему верна. Она была так прекрасна, так одинока и так несчастна в этом своем замке… Наверное, я ее и полюбил за это вот смирение. Глупое, нелогичное. Полюбил ее за безответную и беззаветную любовь к другому. В общем, я тогда в первый раз почувствовал на своей шкуре, что любовь многолика, что она бесконечно разная, что любовь – это очень больно. Не всегда, конечно. Я обнаружил тогда в себе злость, ненависть, желание убить. – На лице ангела было такое выражение, которого Фима никогда раньше не видела – очень жесткое, гневное, решительное. Такой вполне мог и убить. – Мне хотелось прикончить эту грубую скотину – ее мужа. Он ее и в грош не ставил, издевался. Иногда заявлялся в замок посреди ночи с толпой пьяных дружков и каких-то девок. Она все терпела. Только плакала и молилась по ночам. – Ангел умолк. Сейчас он не паясничал, кажется, он просто был собой – древним, мудрым, много пережившим ангелом. Фима смотрела на него – любовалась и удивлялась. Прошло минут пять, прежде чем она собралась с духом спросить:

– А чем там все закончилось?

– Смертью, конечно. Любая земная история заканчивается смертью. Однажды ее мужа все-таки убили на дуэли. Он полез в драку из-за какой-то своей любовницы. А Женевьева… Я не смог ее спасти. – Ангел закрыл лицо руками. – Она поднялась на самую высокую башню в своем замке и… Когда я смотрел на ее изувеченное тело, мне впервые в жизни тоже хотелось умереть.

– А что было после ее смерти? – осторожно спросила Фима. Она уже знала, что со смертью ничего не заканчивается.

– Суд над Женевьевой был долгим. Она была набожная, она была почти святая, но самоубийство… Они говорили, что человек не имеет права решать, когда ему умирать, что она поставила любовь к недостойному мужчине выше любви к Богу, они говорили, что она слабая, раз не нашла в себе мужества пройти свой земной путь до конца. Ее отправили в ад, но не навсегда. Всего на триста лет, учитывая смягчающие обстоятельства. Она ведь не грешила до той роковой ночи. Сейчас она уже в раю. Я иногда смотрю на нее. Она и в раю несчастна и, как мне рассказали, иногда просится назад, в ад, поближе к своему непутевому мужу. Такая странная женщина. Такая любовь.

– А что было с тобой?

– Да ничего страшного. Я уже говорил, что за такое бывает. Выговор, отстранение от работы, беседы с ангелом-психологом, курсы усовершенствования ангелов.

– И только ты оправился, как тебе снова досталась самоубийца, то есть я?

– В общем, да. Но тебя-то мы спасли. – Вася беспомощно улыбнулся. – Ведь спасли?

– Конечно, спасли. Ты спас. Мой мужественный спаситель. Спасибо. – Фима порывисто поднялась, подошла к Васе, обняла пустоту в том месте, где она видела ангела с легкомысленными кудряшками, облаченного в белые льняные одежды. Ей на мгновение показалось, что она почувствовала тепло и трепет тонкой материи, из которой состоят ангелы и которую не дано осязать людям.

– Ты молодец, что не ревнуешь меня к прошлому. – Улыбнулся Вася и придал лицу менторское выражение. – К прошлому ревновать глупо. Потому что есть только настоящее, прошлого нет, но судят именно за него. – Ангел расхохотался над собственным каламбуром.

– Шут гороховый. – Сказала Фима с нежностью.

10