Ночные рейды советских летчиц. Из летной книжки штурмана У-2. 1941–1945

Мери летала отчаянно. Совсем недавно переправу вражескую разбила в пух и прах. Сколько ночей мы потратили, пытаясь уничтожить ее, сколько нервов истрепали, сколько осколков впивалось в фанерные тела наших По-2, и наконец-то свершилось. При мысли о переправе мне стало жутко: казалось, нигде еще мы не встречали такого огня. Обычно удается различить, какие и какого калибра стреляют орудия, но там, у моста, все их железные глотки гремели единым хором, и не было ему конца. Экипаж Зои Парфеновой и Мери Авидзбы сбросил бомбы с минимальной высоты, пройдя почти над зенитками. Видно было, как языки пламени взлетали внизу, когда рвались боеприпасы и горючее, перевозимое фрицами. Экипаж подбили, но Парфенова тянула, выжимая из мотора и машины, казалось, невозможное. Самолет плюхнулся на нашей стороне, на испаханную, избомбленную землю. Показалось, что ушиблись не очень. «Пройдет», – сказала врач. Однако я все чаще и чаще замечала, как Мери тяжело вылезала из кабины самолета и, морщась, растирала спину.

– Болит? – спрашивали ее.

– Ерунда! Пройдет…

А теперь, как ошалелая носясь в бешеном темпе лезгинки по залу, она нам доказывает, что у нее все в порядке…

Никак не могу не забежать вперед, чтобы не рассказать все то, что произошло уже после Победы.

Последние месяцы войны Мери летала буквально на самолюбии, скрывая ото всех нечеловеческую боль. Ах, как хотелось увидеть самой эту прекрасную Победу, долетать до конца! Еще были силы вернуться домой, порадоваться со всеми родными. А через несколько дней после возвращения ее парализует. Семь долгих лет она будет прикована к госпитальной койке! Семь лет борьбы и терпения. А потом – операция, тяжелый корсет, но зато движение! Зато можно приступить к активной жизни. С первых самостоятельных шагов она придет в свою школу и скажет директору: «Мое сердце, мои знания – все детям. Возьмите меня…» И станет неизменным председателем родительского комитета школы и депутатом Верховного Совета Абхазской АССР.

Но об этом мы еще ничего не могли знать, когда любовались, как танцует Мери Авидзба.

– Прощальную! – объявила Данилова и растянула мехи баяна, подаренного саратовскими комсомольцами перед отлетом на фронт.

Я любила гармониста, —

дружно запели девчонки, —

Так и думала, что мой.
Он довел до поворота
И скомандовал: «Домой!»

– А может, «Галочку»? – предложила Вера.

– Нет, «Липочку»! – закричали несколько голосов.

Я встала перед своими слушателями, изготовилась изобразить Липочку из комедии Островского «Свои люди – сочтемся», но тут что-то внутри меня тикнуло: «Тик… Тик…» А потом: «Тик-так… Тик-так…» «Что это со мной?» – растерялась я.

– Ну, давай, – шепнула мне Маменко. – «Какое приятное занятие эти танцы!» – подсказала она мне начало монолога.

Но я молчала.

– «Больше всего не люблю я танцевать со студентами да с приказными», – раздавалась со всех сторон подсказка. – «…Отличиться с военным!..» Ну, давай. «И усы, и эполеты, и мундир, а у иных даже шпоры…» Чего молчишь? Столбняк нашел?

Но я никак не могла настроить себя на игривый лад…

Война неотвратимо катилась туда, где должна кончиться. Но она еще многих вырвет из наших рядов. Фронт стремительно отодвигался все дальше на запад, и наш полк не отставал. Куда ни поворачивай, а немцам с их техникой, нагнанной из всех стран Западной Европы, не устоять. И Берлин не за горами, не за морями.

Мысль о скорой победе, однажды возникнув, уже не покидала меня и вызывала другие, которые я раньше гнала от себя, чтобы совсем не затосковать. Но теперь здесь, в этом сказочном замке, стоящем словно среди заколдованного тенистого тихого парка, я уже ничего не могла поделать с собой. Я представляла себе светлые аудитории, в которые войду после войны и буду слушать лекции обязательно самых лучших профессоров. А потом – театр. Я очень любила театр…

Я корила себя за эти мечтания – да что поделаешь? В свободное от работы время они приходят невольно, хоть приказывай себе, хоть не приказывай – все одно… Видно, устала от войны.

Чтобы нарушить тишину, разрядить напряжение, Вера Маменко громко продекламировала:

– «Здесь нужно, чтоб душа была тверда, здесь страх не должен подавать советы».

– Эх ты! «Ли-поч-ка»… – тяжко вздохнула Серебрякова. – Тоже мне артистка… дала концовочку…

– Подсуропила называется, – подытожила Белик и объявила боевую готовность номер два. Это означало, что на аэродром пока идти не надо.

Разошлись все довольно быстро, и в замке стало тихо. Но вдруг я услышала за стеной шум. Он нарастал.

– Галдят что-то, – приподняла голову Петкилева.

– Продолжают прерванное веселье, – сонно пробормотала Мери Авидзба.

С треском раскрылась дверь, и чей-то истошный крик «Мины!» поднял нас в мгновение ока.

– Обалдели? – выглянула Петкилева в коридор.

А там, толкая друг друга своими рюкзаками, спотыкаясь и чертыхаясь, спешили к выходу девчонки.

– Что произошло? – послышался голос дежурной, бежавшей навстречу толпе.

– Дом заминирован!

– Тиканье слышно!

– Надо уходить! Скорее!