Ночные тайны

Но самой прекрасной показалась ему светлая столовая с окнами, выходящими в парк. Здесь вокруг стола, покрытого белой скатертью, все так же стояли легкие обтянутые красным шелком стулья. Гардины тоже были красные, такой тон был идеей матери, он контрастировал со стенами и дверью цвета слоновой кости. Комната и сейчас казалась уютной и праздничной, яркий контраст создавал впечатление, будто находишься не в Мариенбурге, а на одном из горных итальянских озер. Вилла была задумкой отца, которую он воплотил для своей молодой жены. Когда дети были маленькими, отец был еще переполнен жизненной энергией, и это великолепное семейное гнездо как раз подходило для того, чтобы удовлетворить его амбиции. Просторный, элегантный, окруженный парком и составляющий с ним единый ансамбль, дом Хойкена был идеальным местом для полуденных встреч с близкими друзьями и коллегами по работе, а также отдыха с компанией летними вечерами, когда парк становился одним большим праздничным лугом с украшенными цветами беседками и павильонами.

Все это было так давно, когда Георгу было лет пятнадцать-шестнадцать. В то время их дом заполняли бесконечные, идущие непрерывным потоком маленькие или большие группы людей. Ему, мальчишке, необычно одетые и странно ведущие себя гости казались участниками причудливого веселого карнавала. Нередко они были навеселе, и их дурачества были ему совершенно непонятны. Но в какой-то момент праздничная кутерьма в родительском доме пошла на убыль, гостей становилось все меньше. Семья уже не собиралась так часто, как раньше, пообедать вместе, наоборот, каждый шел своей дорогой и искал свое место в этом мире. Мать прибегла к старой женской тактике. Она терпела все выходки и вольности отца, которые он себе позволял, и не подавала виду, что хочет быть хозяйкой своей жизни. «Постепенно, — думал Хойкен, — мы все ушли отсюда. Сначала мама, потом Кристоф, потом Урсула… Я, по крайней мере, продержался до получения аттестата. Только отец не сдвинулся с места. Он пытался поддержать в доме прежние порядки, и в конце концов здесь стали появляться такие типы, которых хозяин едва знал, но которые пользовались возможностью вдоволь поесть, выпить и скоротать ночь в пустой болтовне».

— Георг, пора, — услышал он голос Лизель.

Хойкен по-прежнему стоял в столовой и смотрел из окна на парк. Теперь он жалел о том, что они с Лизель не будут есть в столовой. Он бы сел в конце стола, где раньше сидел отец… И все же, войдя в кухню, Георг подумал, что это место имеет свои преимущества. Каменный пол с черно-белой плиткой был яркой картинкой из детства. Хойкен вспомнил, как, сидя на этом полу, он что-то жевал и катал свою игрушку вдоль стыков между плитами. Если с кухонного стола падала картофельная кожура или ломтик чего-то съедобного, он складывал все это в свой маленький грузовик.

Он сел, как раньше. Лизель накрыла стол для двоих, а потом, как в былое время, сказала «Благодарим тебя, Господи» и быстро перекрестилась. Хойкен давным-давно не обращался к Богу перед едой, но сейчас повторил все, что она делала, словно это было для него в порядке вещей. В этот момент было бы просто смешно строить из себя современного скептика и игнорировать старые порядки родного дома, которые Лизель олицетворяла как никто другой.

На мгновение они благоговейно замерли, затем Георг развернул на коленях плотную белую салфетку и принялся за суп. Еда была простой, но питательной, и каждый овощ имел свой собственный вкус, словно его готовили отдельно. Георг подробно рассказал, что произошло со старшим Хойкеном в отеле. При этом он старался не очень расстраивать Лизель, чтобы она точно представила себе весь ход событий. Вечером она сама поедет в больницу, чтобы отвезти необходимые отцу вещи.

— Ты не заметила, — спросил Георг в заключение, — были какие-нибудь признаки того, что отец плохо себя чувствовал?

— Нет, — ответила Лизель, — ни малейших, но не могу утверждать, что он чувствовал себя, как прежде. Ты же знаешь, это такой человек, который никогда не постареет. Я уже заметила, что он никогда не оглядывается, не говорит о прошлом и не отдыхает, как многие его ровесники, которые только вспоминают свою молодость. Для него есть только будущее, он полон планов, он чувствует и думает, как двадцатилетний юноша, который каждый день начинает жить по-новому.

— Да, верно, он именно такой.

— Однако он находится как раз в том возрасте, когда время бесценно. Я часто сижу здесь и смотрю на наш парк. Все эти деревья и кусты живут и старятся вместе с нами. Я восхищаюсь тем, что они — такие редкие и красивые — из года в год покрываются листьями, которые потом опадают, а весной на них появляются новые. То же самое прячется глубоко в нас. Иногда, когда я сижу здесь одна, я даже начинаю петь. Все это так переполняет меня, что я должна немедленно выплеснуть свою радость. «Никто не слышит тебя, — думаю я тогда, — можешь петь». Но даже если бы меня слышали, мне было бы все равно.