Ночные тайны

— Если я сниму этот номер, скажем, на неделю, то смогу ли, учитывая обстоятельства, пользоваться этим тарифом? — спросил Георг и опять почувствовал, что у него пересохло во рту. Итак, отец, по-видимому, появлялся здесь регулярно. Хойкен хотел было спросить об этом, но передумал и сделал вид, что ему все известно.

— Само собой, — ответил управляющий, — никаких проблем, я отлично понимаю.

«Он не понимает», — подумал Хойкен и даже слегка улыбнулся. Первую задачу он решил без труда, он оставил номер за собой. Так было нужно для того, чтобы все здесь внимательно изучить и разгадать эту загадку.

— Спасибо, что проявили понимание в моем деле, — произнес Георг, — однако мне хотелось бы самому обо всем позаботиться, я справлюсь сам, без посторонних.

Его собеседник кивнул и красноречиво молчал, словно выражая безмолвное сочувствие. Хойкен попросил разрешения позвонить из номера, значит, будет занимать его. Управляющий уже повернулся, чтобы уйти, по-видимому, довольный, что этот неприятный и тяжелый случай так легко уладился.

— Просто захлопните дверь, когда будете уходить, — сказал он. — Я оставлю вам внизу регистрационную карту. Всего доброго. Уверяю, что, если пожелаете, я могу быть полезен вам во всех делах. Ваш отец был одним из наших лучших клиентов, мы очень ценили его, и мне бесконечно жаль, что это случилось именно у нас.

— Мой отец не умер, — заметил Хойкен, — он жив. Через пару недель мы втроем выпьем по бокалу шампанского в вашем баре. — Теперь он был абсолютно уверен в том, что не допустил ни одной серьезной ошибки. Хойкен потянулся и сказал вдогонку управляющему: — Да, еще одна маленькая деталь, от волнения я не расслышал вашего имени.

— Ваш отец называл меня Макс, господин Хойкен, — ответил управляющий.

— Макс, — улыбнулся Хойкен, — кому вы еще звонили, кроме моего секретаря и профессора Лоеба?

— Я сообщил о происшедшем в клинику и господину профессору и сразу после этого позвонил в концерн. Так как до секретаря господина Хойкена нельзя было дозвониться, меня связали с вашим офисом.

— Это все?

— Да, господин Хойкен, больше я ни с кем не разговаривал.

— Отлично, Макс, — сказал Хойкен и бросил свой пиджак на стул, стоящий у письменного стола. — Вы правильно реагируете и поступаете. Было бы хорошо, если бы эта новость не распространилась. Я надеюсь, вы меня понимаете.

Он положил руки на пояс, как делал всегда, когда хотел потянуться, чтобы размять свое длинное и стройное тело, еще раз слабо улыбнулся, слушая уверения Макса, который дважды повторил, что абсолютно ничего не выплывет наружу. Георг внимательно посмотрел на управляющего, долго и пристально глядя на его переносицу, отчего Макс непроизвольно потер лоб, повернулся и вышел, бесшумно закрыв за собой дверь.

3

Оставшись один, Хойкен наконец спокойно осмотрелся. Он погладил спинку красного кресла, стоявшего перед софой, словно хотел насладиться новыми ощущениями. Его внимание привлекли высокие балконные двери, рядом с которыми был виден плоский экран, висящий на стене. Георг не мог себе представить, что его отец проводил здесь время, смотря телевизор, ему самому иногда хотелось наверстать упущенное. Георг никогда не смотрел телевизор подолгу, но помнил массивный телевизор марки «Loewe» в темном деревянном корпусе на запорах, стоявший в бельевой комнате, который отец приобрел в начале 60-х. Он был для всех необыкновенным сокровищем, и пользовались им редко. Это была дань духу времени, все члены семьи не испытывали к телевизору никакого интереса. Здоровенный ящик пылился в каморке, и его створки открывали только в редкие дни, как ларец для хранения святого причастия, чтобы взглянуть на церемонию британских королевских шоу или встречу на высшем уровне Аденауэра и де Голля.

И даже теперь Хойкен чувствовал почти детскую радость, мелкую дрожь во всем теле при виде телевизора. Но как только он начинал раздумывать, включать его или нет, тут же понимал, что эти яркие цветные картинки вряд ли вызовут в нем тот ураган чувств, который вызывали вечно подернутые дымкой сигаретного и сигарного дыма черно-белые картинки его детства.

Зато музыку здесь он легко мог себе представить. Больше всего Георг любил джаз. Легкий, ненавязчивый поток медитаций саксофона Джона Колтрейна[1] подчеркнул бы элегантность этой комнаты. Отец, напротив, не получал от музыки особого удовольствия. Он был очень сдержанным и сентиментальным. Во время длительных поездок по стране или сидя поздно ночью дома, старик любил слушать французский шансон. «Je suis comme je suis» или «Sous le ciel de Paris» Джульетты Греко с ее меланхолическим блаженством напоминало старому Хойкену послевоенные годы, начало его становления, полуголодное, но не лишенное радостей существование, вкус настоящего дела, который он ощутил в первый раз.