Ночные трамваи

Во время одной из рыбалок Вахрушев и изложил Потеряеву свой план: соорудить в старом доме управляющего заводской дом отдыха, можно и профилакторий, доставлять сюда после смены людей, особенно из горячих цехов, хорошие заводы давно имеют такое. Важно начать, — если дом отдыха будет пользоваться популярностью, можно затем и домики поставить для семей, места ведь здесь золотые и кормить людей есть чем. Сооружать же дом отдыха надо своими силами, завком поможет, он к этому готов, для себя люди все сделают. Потеряев даже взволновался:

— Да как же я, черт возьми, раньше до этого не допер! В первое же воскресенье начнем…

Он ведь и в самом деле был азартным. Какой это был славный день! Приехали люди, плотничали, столярничали, клали стены — дом управляющего обновлялся. Потеряев тоже явился, в солдатской робе, таскал кирпичи, а потом обед накрыли за длинным дощатым столом под деревьями, завком денег на этот обед дал. Сашка-Афганец охрип в этот день, он во все лез, взял власть в свои руки и командовал, все у него получалось, и он был счастлив.

— Видал, какое дело разворошили, — сипел он в лицо Антону. — Жи-и-вем!

Вот там, во время обеда, и возникло: «Дорога!» Все хорошо, а возить людей сюда по проселку скверно, а будет дорога — пустим автобус. И Потеряев рявкнул: «Будет дорога!»

С этого и началось все, с обыкновенной человеческой радости, с желания облегчить жизнь людей, стоящих у горячих печей, ввести в их будни праздники.

Приехал верткий человек из дорстроя, подсказал: возьмите договорную бригаду. Взяли. И Круглова, прежде чем оформить договор, по настоянию Антона ездила в область к юристам на консультацию. Явились в Синельник крепкие молчаливые люди во главе с бригадиром Топаном, коренастым человеком, — все на лице у него было добротно и прочно, все крупно и кругло, кроме жгучих глаз. Антон пытался с ним говорить, но тот был скуп на слова. Только и узнал Антон, что семья у этого человека большая, двое сыновей здесь, в бригаде, для всей семьи нужно построиться, троих дочерей отправить учиться в город, вот и приходится вкалывать на всю катушку. Иногда они приглашали Антона на свой молчаливый ужин, варили в казане мамалыгу, вываливали ее, золотистую, на доску, резали ниткой, макали в чесночный соус. Антону нравилась эта тихая трапеза изработавшихся за день людей, которым на сон оставалось не более четырех часов.

Сашка-Афганец заходился от удовольствия, глядя на их работу:

— Вот, дьяволы, ни одного движения лишнего не делают. И все под рукой. Ничего искать не надо. Да мне бы роту таких, я бы до столицы в неделю шоссейку проложил!..

Сашку-Афганца вывели из зала суда. Когда читали обвинительное заключение, он гаркнул:

— Брехня! Ложь!

Когда уж Антона приговорили, он получил от Сашки небольшую посылку и записку:

«Я эту сволочь управковскую ныне люто ненавижу. Увольняюсь по собственному и рву когти, а то еще беды наделаю. Возвернетесь, и я возвернусь».

А вот Потеряев на суд не пришел, да и, пока длилось следствие, до ареста Антона не появлялся. А ведь должен был бы Александр Серафимович явиться на суд, но… Была в его уходе от этого дела одна особенность: хоть Антон считал его хорошим человеком и директором умным, но, видимо, жизнь приучила его не идти прямой дорогой, а искать пути обходные, потому что усвоил: лобовая атака в делах — всегда проигрыш, неизбежно наткнешься на множество закорючек-колючек, через которые не прорваться, гиблое дело, лучше всего обойти стороной… Однако же все это понял Антон только в колонии. Здесь он встречал таких, кто пытался прорваться вперед именно напрямую во имя блага людей, но попадал в заранее уготовленные рвы. Вот хотя бы тот психованный председатель колхоза, что накинулся на Антона в первые дни на лесоповале, а потом сидел у костра, плакал и рассказывал, как построил негодный животноводческий комплекс. Он и другое рассказывал: бился, бился, чтобы поднять колхоз, наконец уродило богато, а убрать не могут, проклятые комбайны «Нива» выходят из строя, хоть умри. Уж снег выпал, задули ледяные ветры, а хлеб еще стоит, не гнить же ему, пустил комбайн, а комбайнер в этой «Ниве» пока от края поля пройдет к другому краю — у него руки, ноги от холода скрючит. Вот председатель и ждал на краю эту «Ниву», дойдет она до него, он из бутылки стакан комбайнеру наливает, чтобы тот хоть согрелся, пришел в себя… Ему и это на суде припомнили.

Антон и себя мог причислить к таким, кто лез напрямую за истиной, но это было не совсем так. Он ведь только начал свою работу, только еще по-настоящему разворачивался и никому не мешал. Он не замахивался ни на какое крупное дело, которое могло бы ущемить или унизить людей, он лишь учился хозяйничать умно и серьезно, и потому с ним лично незачем было сводить счеты даже Трубицыну, Антон ничем серьезно ему не угрожал. Так что же произошло? Почему он оказался здесь?