Ночные трамваи

— Я знаю об этом, — тихо проговорила она. — У моей подруги муж там погиб… Это был какой-то ужас! Но я не поняла: при чем тут твой зять?

— У меня есть копия приказа. Они шли на явный риск. Но его не было во время испытаний, а те, что занимались установкой…

— Он знал, что будет взрыв?

— Нет. Но все равно его бы судили. Других-то документов не сохранилось, а под приказом — его подпись.

Нина курила редко, но тут потянулась к пачке, взяла сигарету, затянулась, но неудачно и сразу закашлялась, глаза покраснели, заслезились.

— А ты… Где ты был?!

— При чем тут я? — удивился он. — У меня было более тридцати заводов, кроме этого Института. На каждом гибли люди. И сейчас гибнут. Мог ли я лезть во все эти щели?

— Мог, не мог… — беспощадно сказала она. — Ты обязан был лезть. Иначе зачем ты вообще? Плевать я хотела на приказ и на твоего зятя. Эта бумага у тебя на столе лежала. И ты знал, что риск. Или не знал?

— Пожалуй что и не знал. Нет, не знал.

— Ну, совсем хорош! А я-то думала… Вот дура! Я-то думала, ты за правду пострадал. А за это дело… У тебя же власть была! Ты ведь мог приказать: не смейте, если не уверены! А ты небось совсем о другом думал… Знаю я вас, все вы, пока жареный петух не клюнет, не почешетесь. Вот и ты…

Он никогда не видел Нину такой злой. Губы ее совсем сузились, и ему подумалось: вот такой же была Люся, когда кричала: «Убийцы!» — так же смотрела непримиримо, а он не понимал, в чем его-то она винила.

— Ты что? — сказал он. — В чем ты меня винишь?

— А кого, кого винить?! — выкрикнула она. — Тех, кто на том свете? Или эту дешевку, твоего зятя? Да он же мелочь. А ты… Тебе, когда паек давали, машину, дачу и всякую другую хреновину, то, наверное, про вредность думали. Ладно, за вредность должны давать. — И вдруг она почти взвизгнула: — Но дают-то, чтобы за каждую жизнь в ответе был… На заводах, видишь ли, у него гибли! А что ты сделал, чтобы не гибли? Бумажки старые берег? Да подотрись ты ими… А я-то, дура, тебя жалела. Ну и правильно, что тебе под зад дали. Я бы знала — еще добавила! — Она вскочила и словно подросла, вся натянулась, сжала кулачки. — Я туда, на Юго-Запад, моталась, я помню, как там бабы выли. Да я, если бы хоть капля моей вины была, я бы не знаю что с собой сделала. Руки бы на себя наложила. — Она неожиданно прижалась лбом к стене и заплакала.

Он видел только ее плечи, сразу сделавшиеся беззащитными, и вдруг рассердился, сказал зло:

— Хватит!

Но она не обернулась, продолжала плакать.

— Хватит, я сказал, — стараясь быть спокойным, произнес он. — Может, ты и права, может, и моя там вина… Трамваи вот вижу во сне.

— Какие трамваи? — отрывая лицо от стены, спросила она.

— Неважно, — сказал он, потому что все равно не смог бы объяснить, какие это трамваи. — Но что может поделать человек, когда должен отвечать за все, но не за всех? Когда сам себе не принадлежишь?.. Когда я командовал отделением, даже взводом, каждый солдат — это и я сам. Его ранили — это и меня ранили. А генерал? Если в бою он потерял сто человек, для него это было нормально, минимальные потери. Принимай или не принимай такое, но это правда.

— Но сейчас не война, — сказала она.

— А что сейчас? — выкрикнул он. — Мир?.. Где ты этот мир видишь? Дома? На работе?

Он взял еще сигарету, пальцы у него дрожали, он сам не ожидал, что так заведется.

Она смотрела на него заплаканными глазами и неожиданно сказала негромко:

— Павел, я тебя больше не люблю.

— Ну что же, — вздохнул он. — Я ведь уже стар. Не мальчишка.

— Нет, не в этом дело. Ты чужой. Ты всегда был чужой, но я думала, это неважно. А в эти дни… Ты жил совсем отдельно от меня. Дальше будет еще хуже.

— Ты хочешь, чтобы мы больше не виделись?

Она подумала и неожиданно сказала в раздражении:

— Да я сама не знаю, чего я хочу. Просто мне тошно. Уедем отсюда, и побыстрее.

«Вот почему она оделась», — подумал он и пошел в комнату собираться…